Запах магнолий

Когда-то, встречаясь с ним, я подарила свой первый поцелуй другому мальчику. Теперь он не станет первым и в остальном.

Будем ли мы вместе дальше? Я не знаю. Время покажет. Сейчас он мне противен. Вернее, мне противны все мужчины".

Больше всего Ева боялась забеременеть. И даже не из-за своего возраста и неготовности к этому, а из-за реакции на это окружающих. Ева представляла, как она идет по улице с большим животом, и, пропуская момент самих родов, приносит младенца в тюрьму к насильнику. Ей не хотелось быть беременной, и также не хотелось отдавать ребенка, если все-таки он появится. Она не понимала маму, так легко об этом рассуждающую. Еще подруга напугала ее рассказами о возможных неизлечимых инфекциях. И теперь она со страхом и надеждой, что все обойдется, ждала появление растущего живота и каких-нибудь проявившихся симптомов инфекции.

Какое-то время Ева стыдилась и ненавидела всех, особенно мужчин. А после услышанного разговора между родителями, в ней появилась смесь чувств - стыда, унижения, брезгливости и даже ненависти к самой себе. Ей казалось, что теперь все непременно узнают в их небольшом городке, будут на нее постоянно коситься и перешептываться за спиной. Это стало временем отстранения ото всего, в том числе от мамы, с которой они и так не были близки, и даже от Бога, к которому она перестала обращаться. Она верила в некую "тайну" своей души, и раньше связывала ее с НЛО, потом с Богом, теперь же с отдельной неземной, космической жизнью, не подвластной ни человеку, ни Богу.

В мире, который ее окружал, ничего не изменилось. По-прежнему всходило солнце, все еще продолжалась жаркая летняя пора, и днем можно было наблюдать идущих на реку наперевес с резиновой шиной мальчишек. Родители по-прежнему ссорились между собой и пропадали на работе, а может и еще где-то. И в их общении с ней не ощущалось скованности, хотя каждый из них носил в себе эту стыдливую тайну. Но ей казалось, что весь мир стал тусклым, холодным и теперь умещается в площадь небольшой комнаты с медленно смыкающимися к центру стенами, словно хочет ее раздавить. Она не ощущала себя больше частью этого мира, находясь в физической оболочке, какая-то часть ее души умерла. Окончательно умерло и ее детство. Вроде это и должно было произойти в таком возрасте. Но было ощущение, что нежный цветочек детства, который должен был распуститься в юность и стать зрелым, жестоко сорвали вместе с корнями. Впрочем, по сути, так оно и было.

Никто на нее не косился, никто из знакомых никогда не заговаривал о произошедшем событии, живот не начал расти и никаких симптомов, извещающих о наличии инфекции, не появилось. И к ней стало возвращаться спокойствие и устанавливаться связь с миром. Только однажды, когда она пришла к бабушке, та гневно ее спросила: "Правду ли говорят люди о том, что тебя обесчестили?". На что Ева отрицательно ответила. Бабушка сомневалась в правдивости ее слов, поскольку слышала о событии, разлетевшемся по округе, от разных человек. И в воспитательных целях пару раз отходила ее палкой, заготовленной заранее для этого, а позже, как обычно, возле нее хлопотала.

Вскоре стыд и ненависть стали исчезать, оставляя лишь неприятный осадок от воспоминаний.

Узнав обо всех изложенных событиях в жизни Евы, читателям могло показаться, что жизнь ее все больше и больше разочаровывала. Это не так. Она легко шла по жизни. Во всем искала определенный смысл. Верила в знаки, в судьбу. И считала, что у нее будет не так, как у всех.

В пятнадцать лет она впервые задумалась о будущем, о том, кем она хотела бы стать в профессиональном плане. Она думала об этом и раньше. Только раньше ей казалось, что все и так решено. Ева очень быстро вытянулась в росте, и родители, да и многие их знакомые предрекали ей карьеру модели. Родители с гордостью заостряли внимание других на ее росте. Они часто твердили про "ноги от ушей". Ева не знала, чем конкретно занимаются "модели", но о том, что будет какой-то иной выбор, она не задумывалась. Однако позже ей пришлось задуматься. Она сопоставила модельный бизнес с публичностью и раскованностью. Публичность и раскованность она не могла выбрать, так как считала себя обладательницей не только какой-то "тайны", а еще недостатка - стеснения. Когда это появилось, она не знала. Возможно, стеснение появилось одновременно с чувством взросления.

Стеснение проявлялось в покраснениях ее щек. Она могла покраснеть, если ей приходилось рассказывать что-то перед всем классом, она могла покраснеть от простого заданного ей вопроса, да просто от собственных мыслей. При этом, оказываясь в другой раз в аналогичной ситуации, она могла и не покраснеть. Сегодня она с блеском выступала перед классом, и даже получала от этого своего "подвига" огромное удовольствие, а в другой день, даже зная учебный материал, как говорится - "от корки до корки", она могла залиться румянцем, излагая его. Она могла покраснеть, отвечая на ничего не значащий вопрос, и без стеснения могла говорить об очень откровенных, постыдных вещах.

Это было не контролируемо, а именно контроль она искала. Ей очень хотелось избавиться от этого своего комплекса. И выбирала правильный путь - делала то, чего стеснялась. Стеснялась выступать перед большим количеством человек - значит, чаще выступать. Стеснялась излишнего внимания - значит ярче одеваться.

Хотя, скорее всего, в ней была такая противоречивость - желание быть в центре внимания и стеснение одновременно.

Возможно, стеснение было связано с чем-то внутренним - с добротой, щепетильностью, совестью. Совесть была для нее и ее другом, и ее врагом. Кем она будет в очередной раз, решала не совесть, а она сама. Совесть иногда подсказывала ей верное решение, а иногда мешала в осуществлении чего-то задуманного.

Итак, раз уж профессия модели перестала рассматриваться, вставал выбор другого рода занятий. В классе говорили о талантах и интересах.

"Какие у меня таланты?", - спрашивала она саму себя и сама же отвечала: "У меня нет талантов. Единственный мой дар, полученный из космоса, я сама еще не научилась понимать".

Ева считала, что ее полеты в детстве, космический свет от НЛО или чего-то другого, как-то связаны с ее яркими сновидениями. При этом большинство своих сновидений она относила к реальности, непонятной, возможно - неземной, нечеловеческой, однако определенно существующей.

Во время сновидений или между сновидениями, ее душа отделялась от тела и устремлялась в космическое пространство. В этом пространстве ее душа встречалась с другими душами, а также ей было дано заглядывать в будущее, иногда ближайшее, а иногда и очень нескорое. Она считала, что все люди ночью во время сна бывают в ином мире. Но вернувшись в тело, душа забывает увиденное в том мире. Её же дар заключался в некотором запоминании.

Она ни с кем не делилась такими размышлениями, боясь показаться выдумщицей или куда хуже - умалишенной. А некоторые свои размышления она записывала в свой дневник.

Из дневника:

"Этот мир никогда не был для меня настолько удивительным, насколько он может быть удивительным для человека, который только начинает его познавать. Как будто я была уже в этом мире. Меня многое интересует, но, бывает, интересует так, как может что-то интересовать человека, забывшего и вновь вспомнившего.

Мое тело и душа - это даже не просто разные субстанции, они не настолько едины, как должны быть едины. Каждое утро я смотрю на себя в зеркало, и как будто все еще не привыкнув, пытаюсь запомнить свои собственные черты. Вдруг завтра подменят? Смешно? Да уж.

Все ищут себя, свое место в этом человеческом мире. Моя же душа рвется куда-то в неизвестное. Как будто ее выдернули из другого мира, и запихнули в этот мир в наказание, или на проверку, или для понимания чего-то.

Я не пытаюсь узнавать, познавать что-то в этом мире с жадным любопытством, как многие другие. Только потом уже удивляюсь, что, оказывается, не знала этого раньше. Не потому что я не любопытна. Моя душа как будто все это видела и не раз. Видела, но не помнит. И каждый раз приходится вновь и вновь все проходить. Но все с меньшим и меньшим интересом, отсеивая все несущественное и ненужное, учась только, чтобы не показаться глупой.