Запах разума

Нефиг выпендриваться, думаю, командир хренов.

А Артик, блин, с раком в обнимку, как полное мудло, смотрит на это дело скептически. А рак шевелится и клешнями щёлкает. И Динька, как ему рак попадёт в поле зрения - так снова зеленеет; видно, что еле удерживается.

Витёк грит:

– Артик, убери уже этого дурацкого рака куда-нибудь, а то Диньке худо от него, - а я:

– Ты чё! Раки - они полезные. Погодьте, сейчас мы костёр разведём, - сам, тем временем, смотрю вокруг и под ноги, камешек присматриваю. А камешков не то, чтобы много, блин. Песок. Но есть.

Артик говорит:

– Если вы разведёте костёр, будет великолепно. Мы вскипятим воду.

– Угу, - говорю.

– В пригоршне, блин.

Опять лыбится. Вот раздражает меня, ёлки, до невозможности! Всё, вроде, понимаю - но бесит, хоть ты что! Пидорская манера, нестерпимая совершенно. Удавил бы.

– Мы могли бы вскипятить воды в ямке, - говорит.
– Раскалёнными камнями. Не слишком гигиенично звучит, но это, мне кажется, лучше, чем пить воду прямо из реки.

И не поспоришь, сука... всё логично.

Вот умный мужик вроде... не был бы таким мудаком - цены бы не было...

И я стал пробовать камешки.

Испытатель N25

Рак меня всё-таки ущипнул. Я не уберёгся.

Забавно... я где-то, вроде бы, читал о шерстистых раках - но совершенно уверен: это существо не напоминало фотографию к той статье. Строго говоря, я даже не уверен, что оно было раком.

Его и вправду покрывала короткая жёсткая щетина, торчащая вверх и придававшая животному сходство с самоходной платяной щёткой. Без щетины, лишь хитином, гладким и плотным, как пластмасса, обходились только клешни, скорее, скорпионьи, чем рачьи, и хвостовой плавник в три широких лопасти. У наших раков глаза на стебельках, у этого - фасеточные, как у мухи или стрекозы. В животе и лапках мне тоже мерещилась какая-то неправильность.

В общем, мне казалось, хоть я и не делился этими мыслями с ребятами, что это существо - не рак и не ракообразное, а личинка какого-то очень крупного насекомого. Вроде ручейника или личинки стрекозы, только переросток.

Есть это создание мне совершенно не хотелось. Я обвязал его парой тонких лиан, гибких, как бечёвки - в процессе он ущипнул меня за руку - и подвесил к ветке кустарника, растущего у воды. Пусть Калюжный сам убедится в пищевой ценности этого существа, если ему так важна его первая охотничья добыча.

Впрочем, мне вообще не хотелось есть. Меня мутило. Я подозреваю, что в разной степени всем нам было нехорошо. Просто либо у Дениса оказался самый слабый желудок, либо ему попалось что-то особенно вредное, что было в воде или в ягодах.

Из стерильности "Иглы" мы все попали в мир нестерильный и чужой; теперь я размышлял, сколько мы тут протянем, без антибиотиков и медицинской помощи.

Денису, по-моему, становилось хуже. Ему хотелось прилечь - и я помог ему добраться до травы в тени кустарника, но в тени его начало знобить. Его даже укрыть было нечем. От бессилия мне хотелось кусать локти: мне нужен был мобильник, чтобы вызвать сюда помощь, вертолёт, вероятно. Отвратительное состояние - ярость, жалость и тоска.

А Денис спросил:

– Думаешь, я умру, Артик?

Я понятия не имел.

– Не говори ерунды, - сказал я.
– У тебя расстройство желудка от непривычной пищи. Если бы ягоды были ядовиты - мы все уже были бы мертвы, а Калюжный с Кудиновым бодро добывают огонь, видишь? Просто эти ягоды не пришлись по вкусу конкретно твоему организму. Адаптируешься.

Денис успокоился и улыбнулся, и мне стало немного полегче.

А наши товарищи затеяли на берегу игру в Прометея.

Виктор подобрал две щепки, белёсые от времени, вымытые водой до гладкости и высохшие до состояния древесных мумий, и тёр их друг о друга с ожесточением, вспоминая бога-душу-мать. Я отлично понимал, что так огонь не добудешь, но решительно ничего не мог ему посоветовать - понятия не имел, как, в действительности, это делалось у примитивных культур.

Калюжный насобирал кучу мха и сухой травы, целую горку камней - и колотил по камням ножом: сперва - стальной шишечкой на рукояти, потом - обухом лезвия, матерясь ещё более ожесточённо, чем Кудинов, раздражаясь, меняя и роняя камни, царапая себе пальцы. В какой-то момент он вдруг вскочил, сложил и сунул нож в карман и с треском удалился в кусты, продолжая материться и оттуда.

Ага, подумал я. Второй.

Вернулся Калюжный довольно скоро, и его вид мне не нравился. Он вспотел, глаза блестели, а щека вокруг царапины, как мне показалось, покраснела и опухла.

– Сергей, - сказал я, - желудок болит?

Он зыркнул на меня раздражённо, но ответил довольно лояльно:

– Да так себе... не очень.

Я окликнул Кудинова:

– Виктор, как ты себя чувствуешь?

– Мутит, - буркнул он, отшвыривая деревяшки.
– Нагрелись, с-собаки бешеные... Прямо рукам горячо. А даже не дымятся, ёпт...

А Калюжный бормотал:

– Щас-щас... щас... сука драная... щас...
– и от лязга железки об камни у меня уже в ушах звенело, но Денис ухитрился даже задремать под эти звуки.

А свет становился вечерним: мягким, розоватым, тёплым. Жара постепенно спадала, и я подумал, что ночью может быть по-настоящему холодно. Облака окрасились в цвета чайной розы, вокруг было тихо и красиво, как летом на даче. Крохотные птеродактили реяли над водой, охотясь на толкущуюся у самой её поверхности мошкару и длинноногих жучков, скользящих по речной глади, как водомерки. Другой берег реки я уже успел основательно изучить: он был выше и круче, чем наш, спуск обвивали корни, мощные и выпуклые, буро-коричневые на фоне жёлтого песка. На том берегу росли высокие мелколистные деревья с пепельно-серыми стволами, будто свитыми из толстенных канатов; под ними располагался кустарник в светлых звёздочках с ярко-красными серединками - то ли цветах, то ли похожих на цветы плодиках.

Мне казалось, что под кустарником идёт какая-то тихая жизнь, маленькая возня, но я никак не мог определить, что за существа там возятся: то ли крохотные зверьки, вроде мышей, то ли очень крупные насекомые. Памятуя о пауке, прыгнувшем на Дениса, и жуке, похожем на палочника, я думал, что и прочие членистоногие тут могут быть изрядных размеров.

За это время Кудинов успел отлучиться трижды, а Калюжный - раз пять. Меня по-прежнему мутило - но и только; вероятно, я съел меньше ягод, чем они, или выпил меньше воды. А может, по каким-то загадочным причинам мой желудок легче всё это принял.

Когда Калюжный ушёл по нужде очередной раз, я развязал рака. Оказавшись на песке, он шустро пошёл к воде и нырнул, а я почувствовал некоторое облегчение. Почему-то мне категорически не хотелось, чтобы это существо попытались приготовить - и, кажется, это тоже было симптомом воздействия ТПортала, только нетипичным.

Виктор, довольно равнодушно проводив рака взглядом, сказал, что пройдётся вдоль реки до её поворота - примерно в километре от нас - и посмотрит, не видно ли за ним рыбачьей деревни. Калюжный взглянул на него, набычась, шмыгнул носом - и снова принялся лупить ножом по камням, отрываясь от своего занятия только для того, чтобы почесать щёку. Его терпение, переходящее в упрямство, начало вызывать у меня уважение.