Запах разума

– А с Илинго и Гзицино ты тоже был?
– почему-то прямое местное словечко "гзерд" у меня с языка не идёт, кажется слишком физиологичным.

– Был где?
– а Чероди так и не научился понимать эвфемизмы, не понимает даже, зачем они нужны.

– Гзерд?

– Да, - удивился он.
– Но генетическая совместимость с остальными оказалась не идеальной.

Спать - можно с кем угодно - кроме, разве что, нас, непонятных не вполне людей. Но рожать - только с разрешения матриарха и её советниц-генетиков. В семейных установках лицин всё чётко оговаривается: забота о здоровье клана - прежде всего.

– А твои подруги из клана Цэнди не обидятся, если узнают, что ты ласкаешь тут чужих женщин?

– спросил я, пытаясь передать интонацией факт подначки.

Чероди ожидаемо не понял:

– С чего бы им обижаться? Они порадуются: мои гены считаются принадлежащими их клану.

Лицин не знают ревности. И крутить любовь могут прилюдно, и втроём могут, и сообщить одному мужчине о другом могут. И весь клан в курсе, кто, с кем и что - дело житейское, а отношения обычно очень дружеские, настолько дружеские, как почти никогда не бывает на Земле. Только вот рожать без разрешения матриарха женщинам - табу. Гзицино даже пыталась объяснить мне про биохимический замок, который снимает матриарх или кто-то из её свиты - но это оказалось для меня слишком сложным.

Я понял только, что всё, связанное с детьми, планируется очень жёстко. Уточняя, спросил у Чероди:

– А женщинам Кэлдзи можно родить от тебя только одну девочку?

– Да, - сказал он с тенью удивления: элементарная вещь, которую мы уже обсуждали.
– Матриарх Радзико планирует на ближайший год трёх девочек - мою дочь и ещё двух от тех, кто прибыл помогать вам знакомиться с лицин. Больше девочки не нужны, у клана ещё есть планы на мальчиков.

При их отношениях с миром точное планирование семьи - необходимая вещь.

– А у Нганизо мог появиться мальчик?
– спросил я.
– Ну, вдруг?

Чероди, улыбаясь, махнул ладонью:

– Она была открыта для дочери, а не для сына.

– А она тебе об этом сказала?

– Конечно, - и Чероди любопытно развил мысль фразой и запахом, которые мне не удалось перевести точно. Нечто, вроде "её внутренним воротам пришлось выбирать из моих семян подходящие" - смущающая непосредственность.

А потом поразил меня приглашением прийти к Нганизо, чтобы взглянуть на рождение его дочери.

– Матриарх хотела бы вашего присутствия на празднике - твоего и твоих родичей, - сказал он.

Я понял, что отказываться нельзя, нетактично, восхитился и поблагодарил - но приглашение меня не обрадовало. Если начистоту - мне было почти страшно. Я оказался совершенно не готовым морально.

Женщина-лицин раскрыта настолько, что может рожать в окружении толпы родственников и друзей. А я - землянин, для меня все эти женские дела - табу, табу и табу. Стыд тут смешан со страхом и ещё с чем-то - мне и самому не разобраться толком, почему так коротит в спинном мозгу и встаёт дыбом весь мой земной небогатый волосяной покров.

Я помню, как пытался объяснить биологам, насколько тяжело и опасно рожают наши женщины на нашей родине - а они требовали подробностей. Им, видимо, тоже было не уложить в голове, как можно ассоциировать такую радостную и замечательную вещь с болью, страданиями и смертельным риском. Они попросту не понимали, как мы вообще дожили до цивилизации с квалифицированной медицинской помощью, если так непутёво, так опасно размножаемся...

И я не сумел объяснить, какими кромешными вещами окружена в нашем мире вся эта сфера, всё то, что у лицин так радостно и просто. Некоторые вещи никак не шли у меня с языка; возможно, владей Калюжный языком лицин лучше, он мог бы... но я до сих пор не уверен, что это нужно было сказать нашим очень искренним и очень откровенным друзьям.

Я не посмел возразить Чероди, но после поделился опасениями, почти страхами, с Гзицино, моим ближайшим другом здесь.

– Я думала, что они тебе нравятся, Чероди и Нганизо, - сказала Гзицино слегка огорчённо.
– И ещё: ведь это матриарх позволила тебя пригласить. Это намёк.

– Конечно, нравятся!
– возразил я, обнимая сестрёнку - сказал тихонько, в самое плюшевое ушко, которое дёрнулось, как кошачье.
– Но намёка я не понял.

– Матриарх полагает, что к вам надлежит относиться как к детям клана Кэлдзи, - ошарашила меня Гзицино.
– Как к родным, а не принятым детям. Поэтому вы и живёте в этом доме. Вы уйдёте отсюда, как наши...
– и рассмеялась.
– Не знаю, как сказать. Родные приёмыши!

Я зарылся лицом в её роскошную рыжую гриву, чуя, как с каждым моим вдохом меняется её запах, ускользающий запах девушки-поэта, которая мыслит ароматическими балладами. Родной дом - летний дождь - светящиеся цветы - мёд, обозначающий и любовь, и тепло - печенье из плодов местного хлебного, вернее, печеньевого дерева - молоко и чистая шёрстка юной матери...

– Милая, - сказал я по-русски, чувствуя, как горят мои щёки, - не постигаю, зачем мы вам сдались...
– и, когда она повернула ко мне свой настороженный носик и вопросительный взгляд, перевёл: - Мы ведь не нужны Кэлдзи. У нас нет профессий. Мы вам ничем не помогаем. У нас негодные гены.

Гзицино тихонько рассмеялась.

– Как нам жаль, что вы - другой вид, - сказала она, ткнувшись влажным носиком в мой висок.
– Нам - женщинам. Мы чуем ценные качества в вас.

Кто бы дома чуял в нас ценные качества... Бедное мы пушечное мясо, расходный материал опасных экспериментов, те самые жалкие мальчишки, которыми всегда и за всё расплачивались во все времена существования нашей цивилизации!

– Ты ошибаешься, - сказал я.
– Мы - просто бродяги.

Бродяги - не ругательное слово. Бродяги - мужчины в поисках воли и доли, юноши в поисках счастья... Однако, возможно, расходный генетический материал, лотерейные билеты этого мира. Надо думать, и здесь выигрывает не каждый.

– Мы все - и матриарх - чуем в вас упрямую силу, - сказала Гзицино, ласкаясь, как котёнок.
– Силу воды, сметающей все преграды... силу стихии. Никто не понимает, как вам удаётся обуздать её правилами.

– А нам и не удаётся, - сказал я грустно.
– Далеко не всем. Скажем, Сергей...

Гзицино прыснула, совсем по-человечески, вернее, по-девичьи.

– О-о! Зергей великолепен! Мы все огорчаемся, что он настолько чужд. Сила-сила-сила! Как у хищного зверя! Поразительно и интересно.

Ну да. Как и везде - дикарь вызывает интерес определённого рода.

– Не только он, - сказала Гзицино, лукаво улыбаясь.
– Какой ты смешной! У тебя такое лицо, будто я сказала, что ты - хуже. А ведь ты знаешь, что именно ты нравишься мне больше всех пришельцев. Вы сильные и ранимые. Очень сильные и очень ранимые. Как это совместить?

– Нужен совсем другой мир, - сказал я.

– И ещё, - продолжала Гзицино, поправляя в волосах цветы, - ты не должен говорить, что вы ничего не делаете. Вы заняты постижением мира - и позволяете нам постигать вас. Ваш разум и вот это, - она сорвала две былинки и скрутила вместе.