Записки Джека-Потрошителя

Он оборачивается к любопытным — рядом с ним уже образовалась небольшая толпа, которая с интересом следит за его действиями.

— Кто-нибудь знает эту женщину? — спрашивает констебль, и молодой человек, стоящий ближе всех к нему, отвечает за всех:

— Нет, сэр!

Робинсон пытается поднять Кэтрин на ноги. Это не так-то просто. Несмотря на худобу, она весит немало и к тому же отнюдь не горит желанием помочь полицейскому — ей было вполне удобно и на мостовой. С таким же успехом можно пытаться поставить на ноги бездыханный труп. Тем не менее, в конце концов, констеблю удается прислонить ее к стене.

К счастью, поблизости появляется его коллега Джордж Симмонс, и вдвоем им удается отвести женщину в полицейский участок на Бишопсгейт. Последние двадцать лет полиция Лондона пользуется деревянными повозками с кожаным верхом, на которых перевозят и трупы, и раненых, и пьяных. Однако Кэтрин Эддоуз, несмотря на невменяемое состояние, добралась до участка на своих двоих, правда, активно поддерживаемая под руки дюжими полисменами.

Эта короткая прогулка, однако, не привела ее в чувство и на вопрос Робинсона, как ее зовут, она ответила лаконично: «Никак». Спрашивать, где и с кем она живет, явно не имело смысла. Констебли заперли Кэтрин в камере, где она растянулась на койке и немедленно захрапела.

Без десяти девять Луис Робинсон заглядывает в камеру, Кэтрин Эддоуз все еще сладко спит. Вскоре в полицейском участке появляется констебль Джордж Хатт, которому Робинсон с удовольствием передает наблюдение за арестованными. В обязанности Хатта входит проверять камеры каждые полчаса в течение ночи. В четверть первого он слышит, как Кэтрин, проснувшись, тихо напевает себе под нос старую песенку про моряка и девушку, которая ждет его на берегу.

В половине первого она вызывает Хатта, чтобы непринужденно поинтересоваться, когда ее отсюда выпустят.

— Когда ты, голубушка, сможешь о себе позаботиться!

Кэтрин фыркает, игриво глядя на него из-за решетки.

— Я уже могу. Я всегда могу о себе позаботиться.

Хатт имеет свое мнение на этот счет. Однако спустя полчаса сержант Бифилд поручает ему решить, кого из заключенных можно отпустить, и констебль выбирает Эддоуз.

В одиннадцать вечера, когда Кэтрин Эддоуз еще спит в камере полицейского участка, Элизабет Страйд замечают уходящей из паба «Руки каменщика», что на Сеттлз-стрит, в компании с безбородым мужчиной, носящим короткие и пышные усы и одетым в костюм и пальто. Они со Страйд останавливаются на пороге и обмениваются поцелуями, не спеша выходить под дождь, что зарядил еще с самого вечера и, судя по всему, не собирается прекращаться.

Двое посетителей паба, чернорабочие Бест и Гарднер, обмениваются недоуменными взглядами — спутник Страйд хорошо одет и выглядит солидно. Нельзя сказать, чтобы приятели Бест и Гарднер были большими моралистами, но поведение этого джентльмена кажется им странным, и они склонны подозревать его в худших намерениях.

— Эй, приятель! — предлагает Гарднер. — Не жела ете выпить с нами?

Мужчина бросает на него недовольный взгляд, отказывается, покачав головой, и быстро выходит на улицу.

Страйд задерживается на пороге, и Гарднер успевает предупредить ее:

— Смотри, будь осторожнее! Похоже, это Кожаный Передник увивается за тобой!

Элизабет корчит гримаску, показывая, что шутка не удалась. Выглянув в окно, Гарднер замечает, что они уходят вдвоем по Коммершл-роуд в сторону Бернер-стрит.

Бернер-стрит [15] — узкая и короткая улица, которая тянется от Коммершл-роуд на юг. Почти параллельно ей, всего в одном квартале, идет Бэтти-стрит — улица, на которой год тому назад Израэль Липски отравил свою соседку, жившую этажом ниже, прелестную девушку по имени Мириам Энджил. Что послужило причиной такого чудовищного преступления — осталось загадкой, которую Липски унес в могилу, — сразу после убийства он покончил с собой, приняв яд. Так или иначе, этот случай получил громкую огласку и подхлестнул антисемитские настроения в Уайтчепеле, где вообще было много еврейских переселенцев из Восточной Европы, России и Германии.

15

Ныне — Хенрик-стрит.

Конечно, Элизабет Страйд слышала об этом убийстве, но вряд ли она думает сейчас о Липски и его несчастной жертве. Липски мертв, а мертвые не возвращаются из могил. Хотя, как знать… Она мрачнеет, вспоминая о доме, где недавно пыталась начать то, что люди из общества называют «честной жизнью». Нет уж, если выбирать между этой холодной улицей и тем домом, Элизабет Страйд предпочитает улицу!

Она оглядывается по сторонам, высматривая потенциальных клиентов. Мысль, что один из них может оказаться Джеком-Потрошителем, ее не беспокоит. В самом деле — вряд ли тот осмелится появиться здесь. Уже поздно, и скоро из клуба один за другим начнут выходить завсегдатаи — в основном, молодые сильные мужчины. Только безумец осмелится напасть на женщину в таком месте.

Слева по улице, напротив нового здания Лондонского школьного управления находится двор, принадлежащий каретному мастеру Датфилду — Датфилд-ярд. Рядом на здании клуба висит каретное колесо, так что даже неграмотный клиент не прошел бы мимо. Однако на самом деле каретник давно перенес производство на Пинчин-стрит, и во дворе тихо и темно. Осталось только это колесо и надпись, выведенная на воротах большими белыми буквами. Другая надпись там же гласит — «У. Хиндли, производитель мешков».

Элизабет Страйд слоняется возле ворот в ожидании, когда социалисты закончат свои дела и начнут расходиться по домам. Она плохо представляет, о чем разговаривают мужчины в клубе — трехэтажном деревянном здании, где в этот вечер собралось больше ста человек. Подобно большинству ее товарок, Элизабет никогда не интересовалась политикой. Ее ничуть не трогает намерение господ социалистов осчастливить нищих и бездомных. Она живет сегодняшним днем.

На самом деле, в этот вечер в Международном рабочем клубе на повестке стоит вопрос: «Почему евреи должны быть социалистами?» Возможно, вопрос оказался чересчур спорным; возможно, у докладчиков и слушателей не хватило красноречия, но дискуссия протекает вяло. Кое-кто, заскучав, покидает клуб, но большинство дожидается танцев и пения. Когда из здания доносятся звуки музыки, Страйд на улице начинает пристукивать ножкой в такт. Песни звучат на немецком языке, которого она не знает, но это совершенно неважно.

В этот вечер на Элизабет практически вся ее одежда — черный отделанный мехом жакет, черный корсаж, черная юбка, белые чулки, две нижние юбки и сорочка. В таком облачении она чувствует себя вполне комфортно, несмотря на ветер и дождь. Страйд привыкла к жизни на улице, к лондонской непогоде.

Без пятнадцати полночь, завидев впереди прохожего, Элизабет поправляет шляпку и идет ему навстречу. У него смуглое лицо, и он кажется вполне безобидным.

— Джентльмен желает приятно провести время? — Элизабет улыбается, прикрывая рот рукой.

Он бросает на нее оценивающий взгляд.

В то же самое время рабочий Уильям Маршалл выходит на порог дома № 64 по Бернер-стрит и замечает, как напротив, у дома № 63, целуются двое. На мужчине темное короткое пальто и коричневые брюки, он носит шляпу, похожую на матросскую. Женщина кажется красивой, одета в черное, причем ни она, ни ее спутник не выглядят пьяными.

Шум дождя заглушает их разговор, но Маршалл слышит слова мужчины:

— Ты вообще способна хоть о чем-нибудь другом говорить или же только клянчить деньги горазда?!