Записки нечаянного богача 3

— Что с Бадмой делать — ума не приложу, — задумчиво произнес Ланевский, держа обеими руками стаканчик с кофе, третий или четвёртый за час.

Внутренний скептик и внешний Головин посмотрели на него совершенно одинаково, исподлобья и с некоторым раздражением.

— Кто о чём — а голый всё о бабах, — не выдержал Артём. — Ты вечера дождись, может, и переживать не о чем будет. И некому.

— Дим, что посоветуешь? — начисто проигнорировав его, повернулся ко мне друг.

— Я, Серёг, нарочно, прям вот специально ничего советовать не буду. Личная жизнь — на то и личная, чтоб своей головой про неё думать, самому решения принимать. Ну и отвечать, соответственно, тоже самостоятельно. А то начинается всякое детство потом: «а мне мама не велела, а мне друг так подсказал».

— А думаешь что? — не унимался он.

— С Милой я, как ты понимаешь, мало знаком, про неё ничего сказать не могу. А Бадма Норсоновна твоя явно баба умная и хитрая. Если сразу не отравит или не зарежет — может, ещё семьями будете дружить, — да, говорить честно — это тяжкий крест.

Лорд глубоко и тяжко вздохнул и выдохнул, протянув длинно термин, определяющий даму с низкой социальной ответственностью.

— Да куда тебе ещё-то, в этих двух разберись сперва, — хмыкнул Головин, не отрывая глаз от смартфона. — Так, московские прилетели, через час где-то будут в Корчме. Поехали за вашей Красной Шапочкой, Волки — и он крепко хлопнул Ланевского по плечу, возвращая в реальность.

В дальнем зале Корчмы было довольно многолюдно, народ сновал туда-сюда, переговариваясь, перешучиваясь и тихонько матерясь. Спокойно сидели лишь считанные единицы.

Пани Дагмара, в длинном тёмном бархатном платье цвета венозной крови, как определил оттенок внутренний фаталист. На волосах новая шляпка в тон, и тоже с густой вуалью. На плечах какая-то безрукавка с меховой опушкой-оторочкой. С той старухой, что я увидел на разгромленной кухне панельного дома — ничего общего: прямая спина, твердый звонкий голос, гордая посадка головы, грациозная стать неспешных движений. Вдовствующая императрица во всей красе.

Люда Коровина сидела слева от бабушки, явно чувствуя себе не в своей тарелке посреди всей этой суеты и беготни вооруженных людей. В белом льняном платье с национальной вышивкой и редкой красоты красных сапожках на невысоком каблучке, и тоже в меховой душегрейке — настоящая невеста-княжна. Пыльные чёрные войлочные ботинки на молнии Ланевский лично с рычанием выкинул в мусорный бак ещё в больнице. На шее Милы тускло мерцал фамильный медальон, а на пальце, ярко — новое колечко с сапфиром. Она постоянно касалась его пальцами левой руки, будто проверяя — настоящее ли, не мерещится ли?

Дочь преррий Бадма Норсоновна заняла место рядом с невестой хозяина, да так, что бульдозером не сдвинуть. Услышав вкратце историю знакомства и семейную легенду, которые Лорд, к чести его, рассказал сдержанно, чётко, не мямля, как вполне мог бы любой другой на его месте, она поразила меня тем, что по совершенно спокойному и невозмутимому восточному лицу покатились слёзы. Промокнув их осторожно платком, очень личная помощница Сергея Павловича тоном, не допускающим сомнений, заявила, что продолжит работать на господина Ланевского и его семью, если тот не возражает. И добавила, что она отлично разбирается в моде, косметике, домашнем хозяйстве и воспитании детей, поэтому отказ от должности, разумеется, примет, но вряд ли поймёт. Изумленный Серёга не придумал ничего лучше, как поблагодарить её за службу и преданность, и познакомить с Милой, под пристальным взглядом моего внутреннего скептика, враз преисполнившегося самыми чёрными подозрениями о тонком деле Востока. Но Бадма поразила повторно, раскрывшись с новой стороны. Они с Людой о чём-то шептались, хихикали и смеялись, как лучшие подруги, которых у Коровиной никогда не было. Глядя на то, как легко и радостно улыбается его невеста, Ланевский, кажется, вполне смирился с мыслью о том, что цветок преррий его когда-нибудь отравит.

Юрист Валентин, прилетевший из столицы в компании Бадмы, сидел на левом краю. Причём меня не оставляло чувство, что она тащила его до самолёта за шиворот. Он, в принципе, всегда выглядел довольно оригинально, особенно на фоне блестящего Лорда, а тут уж вовсе сам себя превзошёл. Помимо мятых брюк, висящих сзади так, что даже Головин лишь сочувственно промолчал, на нём был пиджак фасона «как из задницы бегемота вынутый», рубашка с воротником, в котором не хватало ещё по меньшей мере двух таких же шей, как у него, и ботинки, которые он явно снял с какого-то спящего богатыря. Словом, выглядел юрист по-прежнему — душераздирающе. Он сидел с краешку, покачивая великанским башмаком размеров на пять-шесть больше необходимого, и время от времени снимал и протирал толстые очки. Если и волновался — то ничем этого не выдавал. Такому только в покер играть. С клоунами.

По правую руку от Дагмары на правах и по обязанности, что вернее, хозяина сидел Василь. Он что-то тихо отвечал время от времени на вопросы вдовствующей императрицы, глядя на неё то с удивлением, то в восторгом. Пару раз брался за телефон, как раз, когда я проходил мимо, и слышал краем уха что-то вроде: «баба Дага поклон передаёт, узнать велела…». Иногда говорил что-то старухе, и та, подумав, отвечала коротко, прикрывая губы ладонью.

За широкой спиной корчмаря, в небольшой нише, сидел, скособочившись, Мишка Мордухай. Выглядел, как та статуя — целенькая, только без весла. В том смысле, что от подельников, которых везти никто и не подумал, он выгодно отличался полным комплектом зубов и стандартной геометрией лица. Ну, почти стандартной — кто-то из нас, я или Лорд, не глядя отвесили ему хорошего леща открытой ладонью, поэтому одно ухо и щека у него были багровыми с синевой.

В половине седьмого мы высыпали на воздух, подышать чистым, свежим осенним белорусским… никотином, конечно. Как только приехали из больницы с Воронами — я купил в ближайшем магазинчике местных сигарет, запросив самые крепкие. Продавщица явно поняла меня буквально, выдав какой-то лютый самосад в криво заклеенной красной пачке. Такими сигаретами только дезинсекцию проводить. Хотя, пожалуй, даже дератизацию — зверей размером до кошки включительно этот дым, думаю, валил бы с гарантией. Учитывая то, что чадили мы вдвоём с Головиным. А магазинишко оказался закрытым, так что купить что-то более щадящее я не смог. На улице с этой и противоположной стороны вообще оставалось мало открытых окон и дверей. И народу для вечернего времени было подозрительно негусто. По тротуару напротив неспешно прогуливалась пара — мужчина что-то говорил на ухо даме, она заливисто смеялась. А когда, хохоча, закинула голову вверх и наклонилась назад — сбоку из-под курточки на спине на мгновение застенчиво выглянул толстый глушитель, похожий на те, которыми водили по сторонам бойцы Артёма, стоя за бронёй напротив кабака на Пятницкой улице.

— Едут, уходим, — толкнул меня Головин так, что сигарета вылетела из пальцев и обиженно пшикнула в луже, мгновенно напитавшись водой и рассыпавшись на части: белую бумажку гильзы, коричневые нити табака, фильтр, желтую обёртку фильтра и маленький черный уголёк.

В дальнем зале было уже значительно тише. Фигуры латных доспехов вдоль стен чередовались с такими же неподвижными, но современными и живыми бойцами-приключенцами. Хотя у нескольких я заметил незнакомые шевроны. На одном, кажется, был чёрный лис на фоне какой-то красной горы. Я встал перед длинным столом справа, со стороны Василя. Тёма стоял напротив меня, возле Валентина. На видеопанели рядом со мной шло изображение с уличных камер, очень неплохое, кстати, подробное, несмотря на дождь и сумерки.

Ко входу в Корчму подъехало четыре длинных внедорожника Шевроле, такие, кажется, называются Субурбанами. Свежие, если не новые, в Москве мне похожих видеть не доводилось. Из них стали выскакивать бойцы, формируя подобие коридора от второй с головы машины до входа. Дверь открыли, и из темноты машины медленно и тяжело выбрался Стас Вупыр. Провел ладонью по лысой голове, смахивая капли дождя. Посмотрел прямо в камеру. И неприятно улыбнулся, делая первый шаг.

Глава 12 Кому там веры нет? Три смерти

— Артём Михайлович, — неожиданно громко прозвучал в полной тишине спокойный голос Вали-юриста, — а о чём Вы думаете, когда становится страшно?

Надо обладать недюжинной смелостью и выдержкой, чтобы задать такой вопрос среди женщин и военных. Я бы, пожалуй, так не смог.

— Я, Валя, всегда вспоминаю завет своего незабвенного ротного, — задумчиво проговорил стальной Головин, не отводя взгляда от видеопанели, где копошились у машин десантировавшиеся возле нашей базы враги. — Он нам, молодым, на всю жизнь заповедал: если страшно — применяй музыкально-геометрический метод.