Записки нечаянного богача 3

— Музыкально-геометрический? — переспросил Валентин, снова сняв и начав протирать очки.

— Ага, — кивнул Тёма. — Запоминай: «До-ре-ми-фа-соль-ля-си — всех вертел я на оси!».

Фыркнула Дагмара, разошлись в улыбке усы Василя и чуть потеплели глаза у бойцов вдоль стен. Валя опустил глаза, зашевелил губами, вроде бы проговаривая завет ротного про себя, чтобы не забыть, или пробуя на эффективность. И снова поинтересовался:

— Артём Михайлович, а если не помогает?

— Тогда остаётся только второй завет, — продолжил Тёма, внимательно глядя на улыбнувшегося в этот момент в камеру Стаса, — решительный, народно-фольклорный: «Ай-лю-лю, ай-лю-лю — всех вертел я…»

— Спасибо, господин Головин! — голос Дагмары прозвучал, не дожидаясь финала фразы, и был весёлым. Я впервые слышал его таким. — Никогда ещё народная военная мудрость не была так ко времени. Мой покойный муж тоже часто прибегал к ней. Только без «ай-лю-лю» — не терпел цыганщины.

Зал хохотал, забыв обо всех на свете упырях и смерти, что подъехала к порогу. Бойцы утирали слёзы, на все лады повторяя друг другу последнее слово императрицы, которое с местным колоритом звучало непередаваемо: «цыганшчыны». Только Мила улыбалась робко, чисто и светло, как летнее солнышко ранним воскресным утром.

Не знаю, что ожидал увидеть, войдя в корчму, Мордухай, но судя по его лицу — совсем не то, что увидел. Все встречали его широкими понимающими улыбками. Шестеро бойцов с шевронами, на которых были три башни, встали полукругом за спиной Стаса, один прошёл вместе с ним на центр зала, где стоял отдельный стол и три стула вокруг. На месте, где предполагалось быть Дагмаре, было пусто — она по-прежнему ездила в коляске.

— Где мой сын? — громко спросил страшный ночной хозяин города.

— Вон, у стены сидит. Помаши папе ручкой, — сказал я. Михаил сунулся было к отцу, но упёрся ключицей в ствол автомата и сел обратно, сморщившись от боли. Историю Милы и гнусной загонной охоты средь бела дня знали все, и сочувствия ему здесь ждать было не от кого.

— Пусть подойдёт ко мне! — требовательно повысил голос Стас.

— Ты видел его. Покажи документы, — Дагмара опередила меня. Я бы так сдержанно не ответил. И столько презрения и ненависти у меня в голосе бы точно не нашлось. Мордухая словно плетью перетянули. Он замер, а его человек поставил на стол кейс, раскрыл и начал выкладывать бумаги.

Валя, среагировав на мой кивок, подошёл к столу, на ходу протирая очки. Губы его шевелились, и я, кажется, угадывал слова. Он уселся на стул сбоку, слева от пустого места, и по-хозяйски повернул папки к себе.

— Кто это такой? Что за цирк?! — Стас явно не любил, когда что-то шло не по его сценарию.

— Это юрист пани Дагмары. Он изучит бумаги и одобрит сделку. Или откажет в одобрении, — спокойно произнес я.

— И что будет, если этот «юрист» «откажет»? — зло и язвительно спросил Мордухай, наливаясь какой-то даже не краснотой — желтизной с серым отливом. На лбу и висках у него вздулись вены.

— Сделки не будет. Ты уйдёшь отсюда без сына, — а вот теперь голос принадлежал реалисту. Или кому-то из предков. Тому, кто был готов убивать, и никаких сомнений по этому поводу не испытывал. И это слышалось и чувствовалось.

— Ты не доверяешь моему слову? — спросил Вупыр, сделав вид, что удивлён и даже обижен.

— Нет, — в один голос ответили мы с Дагмарой.

В полукольце за спиной Стаса началось было какое-то шевеление, но каждый из стоявших вдоль стен наших бойцов вскинул оружие, выцеливая свою мишень. Не знаю, как они умудрились разобрать цели, но было эффектно — в каждого из шестерых мордухаевцев смотрело по два ствола, с разных сторон. У Головина чуть поднялся уголок рта, изобразив что-то между ухмылкой и людоедским оскалом, с явным перевесом в пользу последнего.

— Здесь всё в порядке, Дмитрий Михайлович. Со стороны контрагента документы подписаны, наша очередь, — Валя педантично складывал листы с текстом в папки и выравнивал их стопку. Когда удовлетворился идеальностью линий, вышел из-за стола и вернулся обратно. Я видел капли пота у него на висках. Губы продолжали шевелиться, и шёл он в своих дурацких башмаках, как деревянный.

Я обошёл длинный стол, взялся за рукоятки кресла старой Вороны и чуть коснулся её плеча. Она едва заметно качнула головой, наверное, показывая, что узнала и помнит, что предстоит сделать. Подкатив коляску к столу в центре зала, начал переворачивать листы в папках, на которых очень удачно были приклеены тонкие полупрозрачные флажочки в тех местах, где требовалась подпись. Я клал своей рукой кисть Дагмары с ручкой на нужное место, а она выводила изящный сложный автограф с каллиграфическими петлями и штрихами. Когда последняя черта была подведена, я махнул, не оборачиваясь, правой рукой. Василь подвёл к столу дрожащего Михаила.

— Я подтверждаю своим словом, что обмен проведён честно. У Ворон и Мордухаев нет споров и претензий друг к другу, — прозвучали мои слова, снова словно не мной произнесённые. — Род Ворон с этого дня стерегут Волки, Станислав. Знай это.

Его глаза с теми же красными прожилками округлились. Видимо, в них я снова выглядел не так, как он ожидал. Под правым нижним веком задрожала жилка. Тик усиливался, и за секунду перешёл на скулу и щёку. Мордухай-старший принялся тереть её рукой, стараясь унять судорогу, охватившую половину лица, при этом отступая назад, к выходу, и закрывая собой сына.

— Да будьте вы все прокляты! — хрипло крикнул он, когда перед ними раскрылась дверь. А у того, кто вынимал из кейса бумаги, дёрнулась рука.

Как это произошло — я не увидел и не понял. Раздался сухой звук, похожий на сдавленный кашель, и тот, с кейсом упал, подергивая ногами. Его кровь, мозги и осколки черепа заляпали остолбеневших Мордухаев. А у меня пронзило ледяной болью левую кисть. Я опустил глаза и увидел торчащий в ней узкий метательный нож. Когда и как я успел склониться и опустить её, чуть выведя вперёд — не было ни малейшего представления. Ладонь закрывала сердце сидевшей в кресле Дагмары, пробившее её остриё едва-едва не касалось безрукавки. По пальцам одна за другой стекали капли, теряясь на платье старухи, потому что были одного с ним цвета.

— Яд, Дима, — растерянно и, кажется, испуганно, выдохнула баба Дага.

Я вспомнил этот жгучий могильный холод, заставлявший цепенеть мышцы. Левой руки уже не чувствовал почти до плеча и знал, что до сердца отравленной крови оставалось совсем немного.

Вокруг слышался какой-то шум, крики, ругань, но доносились они до меня словно через толщу воды. Или земли. А потом пол ударил в спину. Кто-то рывками затягивал у самого плеча жгут, больно прищемив кожу. Другой кто-то в это же время втыкал в бёдра шприц-тюбики, по два в каждое. И я услышал вороний грай. Громкий, протяжный, страшный и горький.

На невысоком холме, у подножия которого бежал, журча, веселый ручеёк, рос огромный старый дуб. Рядом стоял камень высотой в два человеческих роста. Он был из красновато-серого гранита, и на нём, если присмотреться, можно было различить какие-то черты, линии, полосы, ямки. На чуть скругленной вершине камня сидел, нахохлившись и раздувшись, здоровенный чёрный ворон.

Возле ручья сидела в траве девушка, показавшаяся смутно знакомой: длинные густые чёрные волосы, белая кожа и синие глаза. Она время от времени оборачивалась и смотрела на птицу. Ворон, замечая её взгляд, начинал водить клювом по камню, наклоняя голову из стороны в сторону, с отвратительно мерзким звуком. Девушка морщилась и снова возвращалась к наблюдению за бегущим куда-то ручейком.