Записки нечаянного богача 3

— В стародавние даже для меня времена обычай был. Откуда пошёл — не скажу, не знаю. Когда чуяли Волки беду — приходили к дубу, что на их землях всегда рос. Да передавали там силу и память. Как делалось то — тоже не знаю. И как забрать переданное — не ведаю. Но все Волки — и Ланевские, и Леоновичи, и Карачаевские, и Муромцевы — про то знали. Наш дуб — вот он, — и он повёл рукой вправо, словно представляя меня дереву. И пропади я пропадом, если дуб не махнул мне веткой размером, кажется, с моего Раджу. И в кроне кто-то задорно каркнул.

— Поутру станешь лицом на восход солнца, отмеришь от дерева дюжину аршин. Там наша памятка будет. Перстень мой найди да Сергею передай. Бог даст — в помощь ему будет. Пойдёт сила и слава Ланевских и дальше по Земле, под ласковым солнышком, — он запрокинул голову, а я увидел в глазах его такую смертную, звериную тоску, что враз поверил: этот солнышка не видал давно.

— Не будет ли обидой роду, если взамен схороню я на том месте останки Змицера, что с дальней стороны привёз? — меня подхватила манера речи собеседника. Но так даже лучше, складнее как-то выходило.

— Лишь честь будет. А ручеёк, что тут бежит, с Милой Вороной свяжет их. Покой будет им наконец-то, — кивнул Григорий.

— Что ещё могу сделать для тебя, родич? — внутренний фаталист корил меня за излишний альтруизм и велел скорее просыпаться, чтобы не опоздать на завтрак, но мне снова было совершенно не до его вечного голода.

— Отпусти меня, Волк. Тяжко мне. Устал я, — голос шляхтича стал ниже и глуше. Дуб за его спиной словно замер.

— Я благодарю тебя за науку и совет, Григорий Волк. Я сделаю то, что обещал тебе и твоему роду. Окончена твоя служба. Мир по дороге! — я поклонился ему до земли. А когда поднялся — рядом с камнем лежало только длинное чёрное перо. А далеко в лесу за дубом раздался торжествующий волчий вой в несколько глоток.

Кто-то щёлкал крышкой Зиппо, сидя прямо на моей кровати. Что там за нахал?! Нет, я, может, во сне и выгляжу умильно, как многие: ладошка под щёчкой, слюни на подушке, волосы во все стороны. Но нельзя же так?! Поднявшись с хриплым рыком разбуженного не вовремя, понял — бить некого. Звонил телефон. Мой.

— Слушаю, — прорычал я спросонок в трубку, найденную наощупь, не раскрывая глаз.

— Дима, привет! — раздался голос Второва, крайне неожиданно сработавший в сонном мозгу. Как будто кто-то ковшик холодной воды на голову вылил, а потом им же, контрольно, ещё и по лбу приложил.

— Здравствуйте, Михаил Иванович! — я сполз с кровати и прислонился к окну, за которым был явно не день.

— Разбудил, что ли? Тьфу ты, тут обед уже скоро, я и забыл — где ты! Прости Бога ради, совсем заработался, — где-то на фоне раздалось какое-то мяукающее чириканье неизвестного мне, но явно сильно не среднеазиатского языка. Где-то значительно дальше в Азии так говорят.

— Ничего страшного, я и сам вставать собирался, — кажется, фальшь в моём голосе уловил бы и глухой. Хотя я снова ни слова не соврал — и вправду собирался. Просто абсолютно точно не сейчас.

— Я тут новости смотрел, Дим, — поведал мне кардинал откуда-то с другого угла глобуса, сделав вид, что на моё «ничего страшного» не обратил внимания.

— Велено передать, что по Гомельщине можно начинать, — ну всё, вот и поспали. С такими собеседниками никакого чая-кофе не нужно — мозги и «на холодную» запускаются отлично, только искры во все стороны.

— Не хочешь узнать, что именно? — я прямо видел его обсидиановый прищур.

— Как сочтёте нужным, — ровно ответил я, махнув рукой, будто отгоняя внутреннего скептика, что опять требовал крепко прислониться к чужим деньгам. Ну как можно быть таким жадным?

— Я тебе пару файликов сейчас скину, там кое-где галочки будут. Ты банкиру своему покажи. Он, как ты говорил, точно придумает что-то логичнее и рациональнее, чем ты, — вулканическое стекло растаяло мягкой морской пеной, он явно улыбался. — Но больше никому, договорились?

— Конечно, Михаил Иванович! — ответил я, и вот тут точно не могло быть сомнений в моей искренности.

— Какие планы? — спросил он явно на прощание.

— Финишная прямая: две точки на маршруте — и к семье скорее.

— Соберётесь — пусть Артём Фёдору позвонит. Я лётчикам добро дал, доставят вас в тепло.

— Спасибо большое, Михаил Иванович! — от души выдохнул я.

— Пустяки. Лото, главное, не забудь! — напомнил он и отключился. Как, ну как он может столько всего в голове держать? Я и забыл сто раз про то лото. Наверное, поэтому он — серый кардинал, а я нечаянно мимо проходил.

К моему удивлению, в зале за столом уже сидел Головин, наворачивая из чугунной сковородки размером с канализационный люк великанскую яичницу на сале, с лучком и помидорками. Дух стоял такой, что внутренний фаталист едва наружу не вылез — биться с Артёмом за еду. Тот рубал так, что только уши ходуном ходили — и где успел настолько проголодаться? Я заметил на широкой шее за ухом полосу царапины, уходящей под футболку. А вчера её не было.

Тут со стороны кухни вышла Бадма Норсоновна, очень личный помощник… теперь уже и не поймешь, чей. Потому что на ней была куртка Головина с закатанными рукавами, внатяг сидевшая на четвёртом номере и свободно висевшая в остальных местах. На шее над воротником красовалась половина сочного синяка. Вторая явно скрывалась ниже. И глаза были крайне довольные, хотя и явно не выспавшиеся.

— Тут пахнет похотью, — поведя носом и сделав вид, что принюхиваюсь, сказал я.

— Мы мылись! — тут же вскинулся Тёма, выдав двоих с потрохами. Бадма лишь посмотрела на меня с оригинальным сочетанием легкой тревожности от столкновения со сверхъестественным обонянием и некоторым недовольством от не самого тактичного замечания.

— Чай будете, Дмитрий Михайлович? — а вот безэмоциональный тон степных каменных изваяний удавался ей по-прежнему.

— Давай уже на «ты» тогда, Бадма Норсоновна. Чувствую — уже можно, — вздохнул я, садясь рядом с Головиным. — И чай я буду.

— Я говорил тебе, Бадька, что он колдун? Редкий притом! — махнул на меня Тёма приличным ломтём ржаного, которым помогал себе управляться с глазуньей. Подумал, вздохнул и подвинул ко мне локтем вилку, кивнув, мол, налетай. Я капризничать тоже не стал.

— Под утро как завыли волки в голове, я думал — глюки. Но Бадька тоже говорит, слышала, — проговорил он как-то ловко проталкивая слова на противоходе мимо еды.

— А чего ты её Бадькой зовёшь? — запоздало удивился я.

— Ну а чего? У кого — Надька, у кого — Бадька. Нормальное имя, и она не возражает. Ты же не возражаешь? — повернулся он к цветку преррий, глядевшему на завтракавших мужиков с вечным женским умилением и нежностью, довольно неожиданными на её смуглом лице терракотовой статуи.