Записки нечаянного богача 3

— Здравия желаю! — сообщил телефон уверенным голосом минимум майора.

— Здравствуйте, — надежда ещё оставалась.

— Знач так! Лес поделён на квадраты. В углу каждого стоит столб, — начал вещать собеседник.

— Спасибо большое, про то, как в лесу по квартальному столбу найти дорогу, я знаю, — стараясь сохранять вежливость, перебил я уверенного. — У меня проблема в другом. Я не знаю, где лес. Я на болоте.

— А с какой стороны заходили? — помолчав, уточнил он.

— От деревни Воронцово, — с готовностью ответил я.

— А! Так это Битюковское болото! Там и местные по дня три-четыре выбраться не могут! — «обрадовал» меня невидимый майор.

— Большое спасибо, товарищ! Вы очень мне помогли и поддержали морально, — сообщил я в трубку с кислым фальшивым энтузиазмом.

— Ну… Можем наряд милиции к вам туда отправить, — неуверенно предложил он, видимо, поняв, что пользы мне с него вышло — как с козла молока.

— Нахрена? Чтоб тут три дня искали и меня, и их ещё? Не, спасибо большое. Сам тогда попробую, — вздохнул я.

— Ладно. Если что — звони! Удачи! — с прежней твердостью в голосе напутствовал меня минимум майор. И положил трубку, оставив меня снова один на один с болотом, размером с Бельгию.

Через минут сорок я набрёл на две хилых ёлочки, торчавших из мха метрах в полутора друг от друга. При помощи ремня и матюков вскарабкался на них обеих. Попадавшиеся до этого деревца не выдерживали ни критики, ни меня. Эти две как-то справились, хоть и с опасными скрипом и раскачкой. Достигнув предельной высоты, трёх с чем-то метров от земли, слева удалось заметить край леса, куда я и побрёл. Там нашлись и машины, и вся наша группа ягодных собирал, тревожно ожидавшая, пока я разблужусь обратно.

Но это — на болоте. В лесах, даже незнакомых, теряться не получалось никогда. Родители и друзья семьи с детства удивлялись — с закрытыми глазами, раскрученный несколько раз вокруг себя, я всегда уверенно и точно показывал пальцем направление, куда нужно идти, чтобы выйти.

Так и здесь: единственная проблема была в том, чтобы не перейти на лёгкую рысь, ныряя и пригибаясь под нависавшими ветвями дубов. Но это вряд ли понравилось бы остальным. Головин скользил по лесу неслышной тенью тренированного диверсанта, так, что я время от времени терял его из виду. Но точно знал, где именно он находился. Как-то чуялось. Серёга с Милой создавали значительно больше шума. Не как стадо лосей, конечно, но их потерять тоже не получилось бы ни за что. Удивил дед. Его космы и борода появлялись за кустами и деревьями, словно островок утреннего тумана, совершенно беззвучно. И где именно он появится — угадать я не мог при всём желании. И учуять старика я тоже не мог, как ни старался.

Дуб-великан появился передо мной совершенно неожиданно, внезапно даже. Словно когда выходишь из вестибюля метро на станции Кропоткинской, а перед тобой — храм Христа Спасителя. Или за дверями туристического трансфера-автобуса вдруг предстаёт громадина безносого Сфинкса. Или Гранд-Каньон, не знаю. Но что-то крайне значительное, весомое и масштабное.

Поляна была усыпана медью и золотом опавшей листвы, и каждый шаг по ней звучал так, будто сделан был по камням древней гулкой пещеры — с шелестом и шуршанием. Не знаю почему, но именно такое сравнение выплыло в голове. Связь времён и вечная память поколений, казалось, чувствовались всеми возможными способами, были видны, слышны и осязаемы. Гигантское — вчетвером не обхватишь — древо под серым мрачноватым небом, возвышавшееся над остальным лесом, притягивало и не отпускало.

— Можно? — спросил я и сам не понял, у кого. Вроде бы обращался к старику, но с дуба не сводил глаз.

— Ступай, чадо, — прогудел дед. Его низкий голос разнёсся над поляной торжественно и, кажется, довольно.

Глава 18 Вспомнить все. Ловушка. Я не мог по-другому

— Ты точно уверен, Дим? — в голосе Ланевского той веры, о которой он пытал меня, явно недоставало. Опасение — было. Сомнений — вагон. Тревоги — мешок. А вот с верой было значительно хуже.

— Не дави на мозг, Серёг. И не пугай — самому страшно. Было. Теперь — нет. Теперь злоба разбирает. Ты себе не представляешь, какая. Вот ведь гнида! — я не отрывал взгляда от дороги и говорил коротко.

Раджа взрыкнул и ускорился. Мы слишком долго стояли на переезде, свернув с улицы Суворова, а потом с трудом даже для героического пикапа преодолевали рельсы, которых там было чуть ли не с дюжину — то ли железнодорожный узел какой-то рядом, то ли полустанок, то ли ещё что-то. Едва не растеряв все пломбы, переехали-таки и свернули на Невельскую улицу. До проклятого погоста оставалось совсем немного. Я выключил ближний свет и габариты. Мне света хватало вполне, и Лорду, надо так понимать, теперь тоже. Чёрная машина кралась со всей возможной осторожностью и замерла возле какой-то, судя по карте, не то ветеринарной лечебницы, не то аптеки. Здесь, в Беларуси, сохранилась старая традиция называть государственные учреждения так, чтобы ни понять, ни выговорить. Поэтому даже глядя на навигаторе на надпись «Полоцкзооветснаб» гарантировать, что именно это такое, я не мог.

Мы вышли из Хонды, закрыв двери так, будто только что купили машину на самые последние деньги, и ещё взяли кредит под ужасный процент: бережно и совершенно беззвучно. Я начинал испытывать мандраж. Лорд, кажется, и не прекращал. Одновременно накинули капюшоны лесного камуфляжа, которые Головин подобрал нам под сезон и время суток — где больше тёмного и коричневого. При этом он не переставал материться так, что продавец магазина «Охотничий» смотрел на него с уважением и затаённой завистью. Но переубедить меня не смог, как ни старался. Это была только наша охота. И она началась.

От старого Дуба мы выбрались на трассу Р-20, что одним концом уходила к Витебску, а вторым, через Новополоцк, к Латвии. Пешком, благо — там было-то всего пару километров. Удачно подвернувшаяся попутка докатила нас обратно до Черёмушкино, которое, как мы теперь точно знали, ничего общего с весенними душистыми веточками не имело. Молчаливый голубоглазый водитель, дядька в возрасте, лишнего спрашивать не стал, хотя явно был удивлён, посадив в машину троих мужиков и девушку с обочины посреди густого леса. Ни корзин, ни вёдер при нас не было, да и пора была не самая подходящая — начинал сыпать мелкий снежок, то сбиваясь на дождь, то возвращаясь обратно. Но на асфальте тут же таял. Зима была близко, но пока не вот-вот.

В Раджу заскочили так, как будто рядом кто-то улей перевернул — мгновенно, захлопнув сразу все четыре двери и резко, с пробуксовкой рванули с разворотом назад. Через четверть часа с небольшим уже сидели в давешнем кафе, под удивлёнными взглядами официантов занимаясь совершенно разными и порой взаимоисключающими делами: ели, пили, разговаривали друг с другом и по телефонам, искали что-то в планшетах, шутили и ругались. Мила после сегодняшней истории на кладбище словно преобразилась. То же белое платье, свитка, сапожки, тот же голос и те же сапфировые глаза. Но назвать её робким одуванчиком или ландышем уже не получалось. Казалось, что закрыв нас от смерти вороньей стаей, она повзрослела, притом заметно. Видимо, за сегодняшний день изменения не коснулись только Головина. Хотя, вспоминая тот его безумный взгляд на берегу, и в этом нельзя было оставаться полностью уверенным.

Седой старик на прощанье пожелал Миле с Ланевским традиционных совета да любви. Но в его устах это прозвучало даже не напутствием, а словно констатацией факта. Будто он совершенно точно знал, что их ждёт именно обещанное им. Артёму пожал руку, напомнив, что можно быть трижды специалистом и специально обученным — но против танка с голой пяткой делать нечего. Меня обнял и наказал беречь себя. Чадом больше не называл.

Мы зашли на территорию старого кладбища с разных сторон, но одновременно, по часам. И осторожно начали продвигаться в месту вороньего побоища. Я был уверен, что паскудный дед там, но вот где конкретно — ни понять, ни почуять не удавалось. Странно, мне казалось, что его острую сладковато-гнилостную вонь я запомнил на всю жизнь. Но то ли ветер поменялся, то ли старик помылся — сколько ни втягивал зябкий ночной воздух, пользы не было. Только, кажется, голова начала чуть кружиться. И сердце заколотилось быстрее. Я замедлился и велел себе не спешить. Потому что тут можно было так успеть, что потом торопиться уже стало бы некуда. И некому.