Записки Учителя Словесности э...нской Средней Школы Николая Герасимовича Наумова

Вскоре в селе нежданно-негаданно объявилась Таиска Баринова. При встрече любопытствующие бабы принимались пытать её, что, да как? Но та, спавшая с лица за каких-то полтора месяца отлучки от дома, только отмахивалась и клонила голову, чтобы не глядеть в глаза вопрошающей товарки, да время от времени вытирать слёзы краем замызганного рукава телогрейки. На следующее утро, едва начало сереть, она была уже на колхозном дворе. Ещё на подходе к кучно стоящим женщинам, Таиска увидела нового председателя, деловито прохаживающегося обособленно в сторонке, что-то говоря, деловито жестикулируя руками.

– Во-о!
– скривил в ухмылке рябое лицо Серафим Иванович, смерив подошедшую женщину прищуренным, по-мужски оценивающим взглядом.
– И подмога подошла. Значитца так, бабоньки, - продолжил он, - тепла, я говорю, ждать не будем, сегодня и начнём.

– А откуда начинать-то велишь?
– выкрикнула стоящая рядом Таискина соседка Ульяна Глущенчиха.

– По бля Церкового пруда, на взгорке земля уже протряхла, от оттеда и начнем, - пояснил председатель, указав рукой с вытянутым пальцем в сторону расположения пруда.

– Про чё это вы?
– спросила Таиска, вопросительно посмотрев на Ульяну.

– Та всё про то же. Пахать заставляе.

– Так ведь ни быков, ни лошадей.

– А мы для чего? Вот завместо лошадей, та быков и будем, - ответила Ульяна и взгляд её глубоко посаженных глаз в тёмных обводьях от постоянного недоедания стал обречённым и неподвижным.

И впряглись бабы попарно в два ряда по шесть человек в каждом в два букаря, на скорую руку потремонтированных ''Гром-бабой''. И из последних сил, надрывно храпя от натуги, да смахивая толи солёный пот, толи слёзы застилающие глаза, рвали жилы на нескончаемой пахоте. Пробовали затянуть песню про удалого Хазбулата, не получилась песня. Это когда в праздники, да за столами, накрытыми пусть нехитрой, но такой понятной и привычной, а самое главное сытной, знакомой с детства едой-закуской, да после пропущенной стопочки-другой, да под гармонь, рвалась она, эта знакомая с детства песня украшенная ладным трёхголосым протяжным распевом на широкий простор из тесноватой от множества гостей хаты, потому что сама душа требовала её в такие минуты. А сейчас, заглохла, - надо было беречь силы. В конце загонки попадали бабы, как по команде, на ощерившееся колючей, почерневшей за зиму стернёй, поле. И, казалось в такие короткие минуты роздыха никаких сил не хватит, чтобы подняться потом, но передохнув, поднимались, поправляли лямки из сыромятной кожи вожжей на плечах и, зажав их в кулаке промеж грудей, шли, низко клонясь к земле, отмеряя новые и новые метры дрожащими, негнущимися в коленях ногами.

Непогожий, без конца и края день начал тускнеть. Плотный, низом стелющийся с раннего утра туман стал рассеиваться, зато посыпала мелкая морось. Со стороны села, оглашая окрест гортанным голодным криком и шумом хлопающих крыльев, пролетело на ночёвку чуть ли не над самыми головами сбившееся в плотную стаю вороньё. И стало, вроде бы, темнее вокруг и ещё тоскливей и муторней на душе. Именно в этот момент появился председатель. Он пришёл с аршином на плече. Не поприветствовавшись, даже не подойдя к бабам, принялся обмерять узкую, тускло-чёрную полоску поднятой земли, после чего, воткнув аршин одной ногой в пахоту, достал из кармана ватника блокнотик и сделал в нём какие-то пометки комбинированным красно-синим карандашиком. Управившись со своим нехитрым делом, он снова водрузил аршин на плечо и зашагал в сторону села.

– Ну шо, бабоньки, пошабашим и мы?
– хриплым голосом спросила Таиска, - темнеет.

– А этот?
– кивнула Глущенчиха в сторону удаляющейся серой фигуры председателя.

– Нехай впряжётся, та с нами хоть часок поишачит!
– срывающимся голосом выпалила Баринова, - небось, тода спесь с него, як шкура с линяющей змеи слезить!

– А плуги?
– подала голос Ульяна.

– Нехай тут ночують, чего им станется, - махнула рукой Таиска.
– А вожжи забрать надо, это точно. Без их мы, як без рук.

Домой Таиска дотащилась кое-как. Пошатываясь,едва преодолела показавшийся таким высоким порожек из сенцев в кухню, не ухватись в самый последний момент руками за дверной косяк, пожалуй, упала бы, вошла в сумеречную холодную хату. Мысль, затеплить печь, угасла отсыревшей спичкой, едва вспыхнув. Как была, в телогрейке, не разоблачившись, даже не снявши сапог, упала на топчан и заплакала.

А с раннего утра всё началось сызнова. Только отдыхали бабы чаще, останавливаясь сбоку свежей борозды. После одного из таких роздыхов со стороны кладбища показалась маленькая детская фигурка. Она приближалась быстро, и когда бабы остановились, неожиданно перешла на бег. Девочка закричала, размахивала чем-то над головой.

– Наташка моя, - испуганно выдохнула Ульяна и перекрестилась, - Господи, не случилось чего?

– Письмо вот, тёте Таисе, -закричала Наташка, подбежала, и протянула треугольничек стоявшей ни живой, ни мёртвой Таиске. Бабы разом сбросили вожжи с плеч и окружили товарку. Таиска немеющей рукой взяла письмо , долго разглядывала адрес, наконец, признала мужнин почерк, поднесла письмо к губам, поцеловала потрескавшимися, обмётанными простудой губами.

Так уж повелось на селе, если с фронта приходило письмо, в хату счастливой товарки набивались бабы и даже старухи и та, сидя, как правило, у распахнутой заслонки топящейся печи, время от времени подбрасывая пучки соломы читала и перечитывала фронтовую весточку при неверном отблеске то вспыхивающего, то угасающего огня. И всякий раз, когда чтение заканчивалось, звучал один и тот же вопрос:

– Ты там погляди, можа идей-то сбоку приписочка, про мого?

И тогда хозяйка передавала письмо вопрошающей товарке, подвигалась, уступая место у печи и письмо тщательно изучалось и перечитывалось ещё несколько раз.

Таиска кое -как развернула треугольничек, застывшими на холодном ветру пальцами. Пробежала глазами исписанный кривыми строчками нелинованный лист плотной бумаги. Сначала в них, вроде как, застыл испуг, потом взгляд прояснился, Таиска даже улыбнулась, а дочитав, облегчённо опустила руку.

– Ну, што там?
– нетерпеливо спросила Ульяна, - сказывай.

– Ранитый, обгорел крепко в танке своём, - откликнулась Таиска и наклонила голову, вытирая слёзы .

– А лежить, - оглядев товарок, вспохватилась она, - рядом совсем, в Железноводском.
– И добавила с просветлённым лицом.
– Как подлечится, обещал на недельку в отпуск прийтить.

– 4 -

Недели через две Николай Баринов и впрямь появился на селе. Погожий день, клонящийся к закату, был тёплый. Он шёл по подсохшей уже дороге в одной гимнастёрке, держа скатку шинели на согнутой в локте руке. Уже на подходе к своей хате, увидел вбегающую в проулок жену и поспешил к ней. Она припала к мужу и он, задыхаясь в кольце любимых рук, чувствовал, как горит от её объятия едва поджившая кожа на шее и плечах, чувствовал, но терпел, сцепив зубы, не подавая вида и только когда Таискины пальцы коснулись спины чуть пониже лопаток, едва слышно прошептал срывающимся от боли голосом:

– Чуть полегче, милая, я ж и не помню, когда спал последний раз на спине.

Она испуганно отпрянула от него, а он, увидев, как слёзы, катятся по её щекам, оставляя светлые, влажные бороздки, принялся неумело растирать их ладонью.

Потом они до самого темна, сидели у себя в хате за столом. Она, придвигая к нему поближе очередную, очищенную от кожуры картофелину, всё говорила, говорила, а он, клоня голову ниже и ниже, неожиданно накрыл её ладони обеими руками и сказал надтреснутым голосом:

– Бедные, вы, бедные. Чем же подсобить вам? Завтра же впрягусь. И замухрышку этого, рядом с собой запрягу. А теперь давай ложиться спать, что-то глаза слипаются.

Ранним утром, когда темнота ещё теснилась в оконце, Таиска услышала, как Николай поднялся с постели и начал одеваться.

– Ты куда, Коля?
– слегка осипшим со сна голосом, спросила она.

– Спи, - отозвался он, набрасывая на плечи шинель.

– Я чего сказать-то хочу. Мы с бабами, балакали как-то. Ить в эМ Тэ эСе трактор лежит на боку. Без колёс.