Заповедник

Никита и Пашка по-разному представляли себе ворота в Заповедник, но им обоим было невдомек, что это всего лишь название гор, стоящих по обе стороны от дороги. Красные ворота, так называлось это совершенно обычное место, и множество туристов постоянно фотографировалось на их фоне. И никому невдомек, почему, если встать прямо между этими скалами, можно простоять очень долго, да так и не услышать ни одной машины. Главное, правильно выбрать место. Да только стоять там долго никому не хотелось, неприятное ощущение сквозного ветра, пронизывающего до костей, людям совсем не нравилось.

Только сейчас к этому месту осторожно пробирался мужчина с ружьем. Он приходил сюда каждый день ровно в тот час, когда солнце поднималось настолько, чтобы его лучи позволяли теням от скал соприкоснуться. Впрочем, в пасмурные дни или даже ночью он всё равно часто приходил сюда, потому как никогда не известно наверняка, когда повезет.

Мужчина встал на нужном месте и привычно оглядел окрестные скалы. Наметанный взгляд сразу отметил две скорчившиеся за почти облетевшим кустом фигурки, и мужчина нахмурился. Впрочем, давать понять следящей за ним парочке, что он их заметил, он не собирался. Пока не собирался.

Вместо этого он облокотился поудобнее на ближайшую к нему скалу и уставился на землю, туда, где вот-вот должны были соприкоснуться тени.

Ожидание тянулось долго, но он словно никуда не торопился. Вдыхал прозрачный от холода воздух, любовался яркими мазками кустов и деревьев, которые еще не успели облететь. Парочке наскучило прятаться, и они осторожно начали спускаться к дороге. Мужчина по-прежнему делал вид, что не замечает их, хотя с каждым их шагом это становилось всё сложнее. К счастью, вскоре всё его внимание сосредоточилось на дороге. На короткое мгновение воздух в одной точке словно загустел и заискрился как леденец, а когда всё закончилось, на дороге остался лежать сверток.

Не выпуская из рук ружья, мужчина подошел ближе, присел и осторожно развернул материю. Любопытные наблюдатели уже совсем не скрываясь бросились к нему и заглянули через плечо.

В свертке был ребенок. Совсем крошечный, едва ли с локоть, а то и меньше, он был прехорошенький и очень тихий. Когда мужчина развернул его целиком, стало заметно, что на ручках и ножках пробиваются перья, да и сами руки скорее напоминают крылья, такие же тоненькие и гибкие. Ребенок начал попискивать от холода, и мужчина торопливо завернул его обратно во все тряпки, а сверху еще укутал снятым с пояса теплым кушаком.

– Гарпия! – заявил со знанием дела беловолосый подросток и вытер нос рукавом. – Точно гарпия!

– Ну зачем её тащить к нам, она же тут не выживет, – добавила кудрявая девушка. Сейчас бы Никита ни за что не спутал их с туристами, одеты они были в самосшитую одежду с красивыми, хоть и непонятными вышивками, даже куртки из кожи и те были сшиты самостоятельно. Только очки на ней были те же, с дымчатыми стеклами.

– Много ты понимаешь, Солунай, – беззлобно буркнул мужчина. – Ты же выросла, и она вырастет.

– Я совсем другое дело, Александр Николаевич, – немедленно ощетинилась девушка. – Да и не сказать, что мне легко.

– Начинается! – беловолосый закатил глаза и заискивающе спросил: – Александр Николаевич, а можно я её понесу?

– Ружье вон понеси, Бануш, – Александр Николаевич очень осторожно прижал попискивающую гарпию к груди, вызвав ревнивое фырканье Солунай.

– А имя у неё есть? – легко перестроился Бануш. – А то у меня есть идея!

– Есть, – Александр Николаевич развернул краешек пеленки и показал вышитые непонятные буквы. – Написано, что её зовут Аэлла.

– Эх, а я хотел сам назвать. Жалко, – Бануш расстроенно шмыгнул носом. Им самим с Солунай имена достались местные, его так назвала смешливая Марта, и имя значило русское «Ванюша», тогда как директор приюта, Александр Николаевич, дал имя Найке. Солунай – интересная, хотя Найка долгое время не могла понять, что в ней такого интересного.

Она немного знала о своем появлении в приюте. Как и большинство других воспитанников, она была подброшена в Заповедник в одних пеленках, и чудом не замерзла таким же осенним днем. Айару рассказывала, что тогда Александр Николаевич, еще молодой и неопытный, не догадывался приходить к воротам ежедневно, ей пришлось пережить ночь на пересечении теней. Айару добавляла при этом, что её пеленки были покрыты инеем и практически не гнулись, но Найка не верила этому. В конце концов, Айару там даже не было, что она придумывает!

Впрочем, даже если и так. Человеческий младенец вряд ли пережил бы такую ночь. Впору радоваться тому, что она была вовсе не человеком.

Найка еще не привыкла думать об этом вот так. Она с самого детства знала, что в их приюте среди обычных детей живут чудовища. Просто никому в голову не приходило объяснить ей, что она и сама относится к ним.

Солунай с тоской посмотрела на широкую спину охотника, который уже двинулся в обратную сторону по той же едва заметной тропинке. Вздохнула и пошла следом. Не торчать же у ворот целый день? Александр Николаевич всё равно не оценит. Да и вряд ли заметит, хоть она в болоте утопни. У него, директора приюта, и без неё полным-полно воспитанников, что ему какая-то Солунай!

Бануш легким слитным движением скользнул с места сразу же, как только двинулась сама Солунай, нагнал её и пошел рядом.

– Только гарпии нам не хватало, – бормотала под нос Солунай, прекрасно понимая, что кроме Бануша её никто не слышит. – Мы, между прочим, природные враги. Нам, между прочим, в одном приюте нелегко будет. А малявку эту еще первое время кровью кормить надо. И кто кормить будет, а? Только не Солунай, не надейтесь даже. Сами, Александр Николаевич, кормите свою драгоценную Аэллу. А потом она вырастет и откусит вам голову. Потому что от этих куриц другого ждать не приходится.

Рядом захихикал Бануш.

– Да ты ревнуешь, Найка! Бессовестная! Ты ревнуешь директора Амыра! А должна его остерегаться! Забыла?

Солунай горестно вздохнула и снова уставилась в спину идущего впереди директора. Его темно-русые с проседью волосы и густая борода в детстве пугали её и заставляли думать, будто директор приюта уже стар. Став же старше, она поняла, что он еще очень молод. Темно-серые глаза его всегда смотрели пронзительно, словно Александр Николаевич знал наперед все мыслишки своих воспитанников. В детстве это пугало, сейчас же всё чаще смущало.

– Я и так остерегаюсь уже одни духи знают сколько времени! Я устала! – свистящим шепотом ответила Солунай и снова зыркнула в сторону директора. – Я… мне… Да ему плевать на меня, понятно?

– Ой, не скажи, – покачал головой Бануш. – Ты что ли не веришь в это?

– Во что? – Солунай прекрасно его поняла, но отвечать не спешила.

Тропинка теперь вилась среди камней, идти становилось всё сложнее, но они привычно перепрыгивали с камня на камень, цепко выхватывая взглядом норы многоножек и цепкие корни ядовитых полушников золотоносных. В отличие от родственного озерного полушника эта тварь разрослась до кустарников и охотилась, вытаскивая на поверхность боковые ядовитые корни. Охотилась, она, конечно, не на людей, но приятного от ожогов всё равно было мало. Тем более осенью, когда корни подмерзали и становились хрупкими. Запнешься об такой, разлетится крошечными кусочками, выковыривай потом из кожи и лечи ожоги. Нет уж, лучше смотреть внимательнее. И в гнездо многоножек тоже не вступить. Если только коснуться впавшей в спячку многоножки, она немедля распрямит свое членистое тело в локоть длиной, да только для того, чтобы снова свернуться, но только вокруг ноги. Отдирать её потом с мясом!