Заповедник

Так что Солунай вовсе не тянула время, как мог бы подумать друг, просто внимательно следила за тем, чтобы не попасть в ловушку. А что они с Банушем могли тут пройти хоть ночью с закрытыми глазами, так упоминать об этом и вовсе было не с руки.

– В то, что он охотник за головами, – замогильным голосом ответил Бануш и хихикнул, обнажая острые мелкие зубы. Еще и ружьем, что ему отдал Александр Николаевич махнул. Шутник.

Солунай поежилась. Дюжину лет назад она обожала страшные сказки, что рассказывали воспитанникам старухи. Особенно много сказок знала Айару. Слушать её можно было вечно. Но сейчас ей всё чаще начинало казаться, что сказочного в этом ничего и не было. А вот страшного наоборот, в избытке.

– Только не говори, что ты влюбилась в директора, – прожурчал Бануш, мастерски владевший голосом. Скажи это кто-то другой, и мигом бы узнал, какая тяжелая рука у Солунай. Но сейчас она молчала, только еще внимательнее вглядывалась в тропку. В её очках совсем ничего не видно, хоть плачь! Впрочем, если плакать, этого тоже не будет видно. Снаружи. Хорошие очки, зря она про них так.

– Найка, ты чего? – испугался Бануш, когда она, не видя из-за пелены слез ничего перед собой, споткнулась. Ладно, хоть об простую корягу.

– Я же пошутил просто, не обижайся! Я просто переживаю за тебя, понимаешь. Тебе нужно его остерегаться, я правда так думаю.

– Эй, бездельники, чего встали как красные ворота? – грубовато окрикнул их тот, кого нужно было остерегаться. – Идите-ка ближе!

Солунай поспешно подняла нос повыше, позволяя холодному ветру высушить щеки. А глаза и так не были видны. Впрочем, даже если бы Александр Николаевич и заметил что, никогда бы не сказал. Такой уж он был человек.

– Так, Бануш, давай сюда ружье, Солунай, принимай Аэллу, – начал командовать директор, едва они подошли ближе. – Видели?

Ребята посмотрели на землю и синхронно кивнули. Среди жухлой травы виднелись отчетливые следы, которые причудливо извивались поперек тропы.

– Кто из вас, паршивцев, не дал Катеньке в спячку впасть, ну? – спросил Александр Николаевич сердито и, не дожидаясь ответа, продолжил. – Солунай, за Аэллу отвечаешь головой. Тебя Катя не тронет. И давайте быстрее.

Солунай едва заметно вздрогнула при упоминании головы, а вредный Бануш еще и подмигнул, мол, я же говорил!

Но при этом она была страшно благодарна директору за то, что отвлек их от разговора, а её еще и от тяжелых мыслей. Полагать, будто он и впрямь опасается Катеньки, было весьма наивно, но они оба с Банушем сделали вид, будто поверили. Целее будут.

Солунай покрепче обхватила теплый сверток и против своей воли заглянула в него. Просто чтобы убедиться, что не помяла гарпию.

Спавшая до этого момента девочка открыла темные и блестящие как вороний глаз глазки и сонно моргнула. Сердце Солунай дрогнуло. Пусть гарпия вырастет и лицо её станет жестким, будто выточенное из дерева, младенцем она была прехорошеньким. Даже думать о том, каково было её родителям расставаться с малышкой, не хотелось. Знали ли они, что тут Аэлла будет в безопасности, или просто пытались спасти дитя, но не верили в это? Будут ли они искать её потом? Будет ли она ждать этого?

Солунай знала, что большинство приютских были настоящими сиротами, но откуда это знал директор, понятия не имела. Но и были среди них вот такие, как эта Аэлла – родители переправили её Воротами прямо из Греции, от волос малышки еще пахло морем и кипарисами. Или Солунай просто нравилось так думать.

Что случилось с ними, почему они решили спрятать ребенка? В их угодья добрались охотники за головами или простые туристы, которые немногим лучше? Кто знает.

Только практически каждый воспитанник приюта мечтал, что однажды его найдут родители и заберут. И ни разу на памяти Солунай такого не случалось.

Что же до неё самой, то несколько лет назад Александр Николаевич пригласил её в свой кабинет (под свистяще-насмешливое «остерегайся» от Бануша. И напрасно совсем, в тот день остерегаться ей нужно было вовсе не директора) и сказал, что её мать никогда за ней не придет. Он говорил еще что-то, кажется, рассказывал, почему важно понимать такие вещи в сознательном возрасте, но для Солунай всё было как в тумане. Она изредка воображала себе встречу с матерью и страшилась её. Но оказалось, взрослым чужим чудовищам почти немыслимо попасть в нутро мира. Как и найти друг друга в большом мире. Мечты Солунай в одночасье рухнули, будто ей сказали, что мама умерла. Это было немногим лучше. Теперь она никогда не узнает, почему оказалась в приюте, и любила ли её мать. Она даже настоящего имени, данного ей матерью, теперь не узнает. Ничего.

Что до отца, то тут Солунай и вовсе не питала лишних надежд. Судя по её собственному везению, выбирать сердцем женщины её рода вовсе не умели.

Она крепче прижала к себе снова засопевшую гарпию, и мысленно пообещала, что обязательно присмотрит за ней. Кто-то же должен. Этот Александр Николаевич, что сейчас ухмыляется в бороду, будто она не видит, он же только и может, что превозмогать. Найти и спасти от холодной смерти, выходить, щедро делясь кровью. А потом бросит на старух, и будет бедняжка Аэлла просто одной из воспитанников, ничуть не лучше её, Бануша или Жылдыс с Ырысом, родители которых проживали в дальней деревне. Близнецы даже иногда ходили туда повидаться со своей семьей. Возвращались чаще мрачные и задумчивые. Солунай оставалось лишь гадать, почему их отправили в приют. То ли семье не хватало сил прокормить еще двоих детей, то ли из-за поверья про одну душу на двоих. Глупые местные верили во всякую чушь. Смелый прямодушный молчун Ырыс, второй стрелок в приюте, если считать только воспитанников, лучший следопыт и добрейший человек, и Жылдыс – немного шебутная хохотушка и рукодельница, сшившая больше рубашек, чем жителей во всей деревне её родителей. Они были стопроцентные люди. А вот насчет её семьи Солунай так уверена не была.

Просто она с детства полагала, что люди – это хорошо. А чудовища – плохо.

Плохо, что она сама оказалась не тем, кем хотела бы быть. Но что тут поделать.

В прозрачном холодном воздухе видно было далеко, и Солунай облегченно выдохнула, когда из-за каменной гряды вынырнула острая бащня приюта. Откуда приют взялся здесь, в сердце заповедника, Солунай не знала. Они звали её усадьбой, хотя больше всего это было похоже на замок, вылепленный прямо из горы и частично уходящий в неё, словно упрямое дерево, пронзающее камень корнями. Подобраться к нему было непросто, и воспитанники до шести-семи зим жили в нем безвылазно. И лишь став постарше, начинали постепенно передвигаться по всему заповеднику. Лишь за пределы границ его ходу не было почти никому из них.

3 глава. Васса

– Поверить не могу, что ты меня уболтал ехать сейчас, чертяка! – восхищенно прицокнул Паша, когда они наконец уселись в кресла и пристегнулись. Никита даже онемел от возмущения. Это он уговаривал? Да он один раз предложил, а Паша развел такую бурную деятельность, что Никита и моргнуть не успел, а мама уже искала им хорошие билеты и новую теплую куртку. Ладно хоть куртку только ему, а то Никита уже начал чувствовать, что мама одинаково воспитывает их обоих. А уж такого ушлого братца как Пашка он не хотел. Нет уж, немного мужских приключений сейчас, а ближе к концу ВУЗа надо жениться и скучно возить жену и детей в Турцию. Паша может сколько угодно насмехаться над этим, но лишь потому что зелен виноград – ему это всё не светит.

– Ладно зачетную неделю сдали без проблем, а вот сессия… – наконец невпопад ответил Никита, решив проигнорировать такое наглое навязывание ему роли героя приключения. – Тяжеловато будет.

– Да ладно, первый экзамен поставили только пятого, а у тебя по нему и вовсе «автомат», – отмахнулся Пашка. – Зато представь, все зубрят с перерывом на скучный пьяный Новый год, а мы с тобой в лесах, на свежем воздухе!

Никиту ощутимо передернуло при словах «свежий воздух», но ответить он ничего не успел – самолет с ревом пошел на взлет, уши заложило.