Заря коммунизма

– Прости меня, Маруська... – сипло произнёс он и сглотнул. Тогда девочка поняла, что он давит горькие слёзы. – Если бы я знал, ни за что бы не отпустил... Лучше детдом, чем это...

– Не... не знал? – переспросила заикающаяся от рыданий дочь.

– Не знал... Мать сказала, вампиров убили. Я поверил... Разве она может так тобой рисковать? Особенно после смерти... Тани...

Они не сговариваясь посмотрели на бабушку. Спокойное лицо женщины казалось безмятежным, едва не ли не ангельским.

Глава 18

24 июня 1979, воскресенье

Аграфена Степановна открыла глаза. Она удивилась радостному щебетанию за окном и яркому солнцу. Тело ломило, как при простуде, голова кружилась, а ноги и руки мелко дрожали от слабости. Женщина поспешно поднялась и села на краю кровати. Комната немедленно завалилась в сторону и заставила перетерпеть. А терпеть Аграфена уже устала. Она живо вспомнила вчерашний поздний вечер, а, может, и ночь. Тревога беспощадно затопила её и погнала из комнаты вон.

– Маша... – с трудом пробираясь по стеночке тихо кричала она. Но голос совсем не напоминал крик, так, чуть взволнованный шёпот. – Ты где?.. Маша?!

Навстречу ей выбежал всполошённый Павел в простых чёрных штанах и старой рубашке. За ним показалась и внучка.

– Паша... Ты?.. – не веря собственным глазам спросила женщина.

– Я, мам, я. Иди ложись, ты много крови потеряла.

Но раздосадованная собственной слабостью Аграфена всё же попыталась выйти в коридор. Только вовремя подскочивший сын успел задержать её тело в полёте.

– Сказал же, ложись! Вечно ты никого не слушаешь!

Когда мужчина отвел мать в постель, она взяла его за руку и пустила слезу.

– Пашенька, сынок... Как же ты здесь оказался? Мы же вчера с тобой говорили...

Но над Пашенькой сгустилась туча. Он мягко, но уверенно высвободил руку и поднялся. Из-за двери выглядывала Маша.

– Говорили не со мной. Возможно, позвали кого-то другого, по ошибке, – нехотя ответит тот и продолжил металлическим тоном: – Почему ты сказала, что вампиров в Аничкино больше нет?

Бледное лицо женщины перестало светиться блаженным экстазом. Она прерывисто вздохнула и уставилась в потолок.

– Ты лишил меня внучки.

– И ты решила в отместку лишить меня дочери?!

– Паша, Паша! – резко села на кровати женщина, и комната вокруг неё снова поплыла. – Не уходи!

– Я подал в отставку, – холодно ответил он. – Завтра мы с Машей уезжаем в Москву.

– В отставку? Да тебе до пенсии осталось всего ничего!.. – возмущённо задрожал голос властного родителя, но тот же голос через мгновение стал умолять: – Пожалуйста, Пашенька... Как же ты не понимаешь, что делаешь со мной! Ты же меня по живому режешь!

– Не знаю, какое объяснение тебе надо придумать, чтобы получить моё прощение.

– А я и не прошу прощения! – твёрдо заявила женщина, хотя побледнела ещё сильнее. – Мне всего лишь надо, чтобы ты понял!

– Опять – мне надо! Мне надо! – взмахнул в ярости руками Павел. – Всю жизнь – мне надо! Ты только о себе и говоришь!

А внучка и дочка, из-за которой разгорелось столько битв, безмолвно стояла, прижавшись к косяку двери. Она слушала и слушала бесконечные выяснения отношений между отцом и бабушкой, и смутно вспоминала, как когда-то в детстве что-то похожее уже происходило. Она хорошо понимала, это не её история, не её вина и не ей судить, кто прав, кто виноват. Позже, когда они оба остынут, она постарается их примирить, но... всё равно уедет в Москву.

Маша тихо ушла. Она села на пороге и осмотрела воспрявший после дождя палисадник. Казалось, цветы распушились сильнее, листва приобрела глубокий оттенок изумруда, а небо, чистейшее и голубое, никогда ещё не было таким настоящим. Не успела девочка надышаться свободой, как у калитки появилась бледно-синяя Люда Новосёлова. Лида поддерживала её согнутую фигуру и молила глазами войти.

От неожиданности Маша поднялась.

– Привет, к тебе можно? – спросила Козичева издалека.

– Если вы люди, конечно... – ответила девочка. И хотя сегодня утром она выметала чёрный пепел из комнаты, слова стратилата, что он не один, пустили в ней корни.

– Уже люди... – тихо сказала комсорг.

Калитка обиженно скрипнула, и гости не спеша вошли. Новосёлова не смогла подняться по ступеням и села в самом низу. Её мелко потрясывало, и она обнимала себя за плечи, чтобы скрыть неприятную дрожь.

– Прости меня... – просипела комсорг. – Делать то, что ты не хочешь, очень сложно.

– Я...

– Подожди, иначе собьюсь с мысли, – попросила Люда, всё ещё не в силах встретиться с одноклассницей глазами. – Теперь я понимаю, что такое, когда тебя принуждают. И вроде бы цель кажется благородной и важной, но внутри всё обрывается... Всё так запутанно и сложно, но, оказалось, воля – важная часть нас.

– Не надо... – попросила Маша. Ей стало невыносимо жаль бывшую пиявицу.

– Нет, послушай... Важная потому, что мы всегда хотим поступать так, как считаем правильным, а когда этого не происходит – ужасно страдаем... Ну и много чего ещё... Я не понимала тогда, до стратилата, что у каждого своя правда и эта правда не всегда зло. В отличие от той, которая была у меня, когда я пила кровь... Надеюсь, более или менее объяснила... Я готовилась... Поэтому, прости, что всячески стыдила тебя и приставала из-за того, из-за чего не нужно... Я была неправа...

– Но и одному трудно, – грустно ответила девочка. – Идти поперёк всех очень тяжело... Да и не всегда правильно.

Люда повернулась к Маше с робкой надеждой.

– Я тоже многое поняла. Особенно за вчерашнюю ночь... Действительно, сила – это когда мы все вместе, всё это правильно и верно, в этом есть смысл. Было так страшно, когда я осталась один на один со стратилатом... Мне помогло только чудо. Поэтому и ты меня прости. Понимаю, что была сущей занозой и местами вела себя вызывающе. Но... я привыкла к другому, не подходит мне ваша жизнь. Не моё это. Но это не значит, что я обязательно плохая!

– Нет, конечно, не плохая, – печально, но совершенно согласно покачала головой Люда.

– А ещё я думала про Тоню... Раньше может быть и нужна была простая физическая сила и всех заставляли её использовать. Да никто ничего особо и не умел. Я про колхоз и все эти работы сельскохозяйственные... Но ведь страна развивается, теперь ей нужно не только это, но и знания. А какие будут знания, если все, даже самые умные ребята, останутся в колхозе?

– Да, понимаю, – кивнула комсорг.

– Пусть даже год. Но ведь этот год, считай, для них потерян.