Заря коммунизма

– Планы? – удивилась женщина, пока не понимая, о чём тот говорит. – Никаких.

– Маша, тебя ведь Маша зовут? – обратился председатель к девочке. – Ты после десятого что хочешь делать?

– Ой, мы и не думали так далеко... – похолодела Аграфена Степановна. Скандал с Харитоновой ещё гулял по всей деревне.

– У меня скоро освободится место секретаря.

– Да вы что? Неужто Галина Александровна уходит?

– Да, к сожалению, наш бессменный товарищ меня покидает!

– А почему? С чем это связано?

– Устала, говорит. Да и здоровье, сами знаете, – он сочувственно вздохнул.

– Да-да, здоровье дело такое, – поспешно подтвердила женщина и посмотрела на внучку.

– Так вот я и подумал, колхозу нужна новая кровь, молодая, сильная, с новыми идеями! Ты как, Маша, интересуешься сельским хозяйством? – мужчина пытливо и несколько наивно уставился на девочку, запустив в рот полную ложку рисовой каши.

– Не знаю... Пока не думала об этом... – смутилась девушка.

– А ты подумай. Я уже со многими переговорил, кто более или менее подходит, вот, решил, может и вашей внучке дать шанс?

Глаза бабушки загорелись. Не то от радости, не то от удивления.

– Даже и не знаю, что сказать... Нам ещё год учиться... Да и Паша...

– Паша? Кто такой Паша? А, отец, наверное? – догадался председатель.

– Да. Если он вернётся раньше, то Маша уедет в город, – плохо скрывая грусть, ответила Аграфена Степановна.

– Не знал, – озадаченно почесал висок мужчина и обратился к девочке: – Что ж, если вдруг ты надумаешь остаться в колхозе, я готов рассмотреть тебя на должность секретаря.

– Ой, спасибо! – едва не задохнулась от радости бабушка, а Маша ошеломлённо посмотрела на неё.

– Аграфена Степановна, у вас чудесная каша! Вкуснее не ел! – поднялся мужчина из-за стола, оставляя совершенно чистую тарелку.

– Да вы мне льстите! – засмеялась женщина каким-то тихим заливистым смехом, а внучка с удивлением повернулась к ней. Да-а-а, красавец-председатель мог достучаться даже до самых уснувших сердец!

Когда он ушёл, а расцветшая бабушка понесла на кухню тарелки, Маша сказала:

– Девочек моих вчера не пустила, а этого без размышлений позвала.

– Это же председатель! Он у нас лет десять как работает!

– М-м, тоже десять лет, – подловила внучка, и бабушка вернулась с кухни перепуганная и расстроенная. Она уставилась на девушку, как будто ждала, что та развеет все её сомнения, но та добила: – И Галина Александрова пиявица. Его правая рука.

– Он кашу ел!

– И что?

– А то, что в ней вода святая! Но смотри! Всё чисто! Не поперхнулся даже!

Она побежала на кухню, схватила тарелку председателя и в доказательство перевернула её донышком к девочке.

– Тогда почему ты так беспокоишься? – спросила внучка, у которой застыли поджилки.

– Тьфу на тебя, Машка! У меня слова твои вчерашние из головы не идут! И надо ж было тебе такое ляпнуть! Да кому! Прихвостням его!

– Лида не пиявица, она тушка...

– Да какая разница! Они все заодно! Пусть тушка кровь не пьёт, зато разговоры слушает да приказы исполняет!

На кухне застыла неприятная тишина. Бабушка и внучка, не говоря ни слова, смотрели друг на друга несколько минут. Неизвестно, сколько бы ещё они немо обменивались опасениями, но новый стук в дверь заставил обеих подскочить с места.

– Тьфу! Что б вас всех черти драли! – воскликнула перепуганная Аграфена Степановна.

Она пошла на терраску, но не успела открыть дверь, как в столовую влезла ошалелая голова соседки Нюры, которая шепеляво доложила:

– Флыхали? Матуфка Матвёнуфка фкончалась! Зафтва поховоны! Бедняфка, уфе фонять натяла! Вот фто фначит – одинотефство!

– Так, иди-ка отсель, – разнервничалась бабушка и выпроводила соседку.

Когда она вернулась, Маша сидела бледная, едва дыша.

– Ты чего это, а? – перепугалась Аграфена Степановна и потрепала внучку по щекам.

– Её Галина Александровна убила... Я была там... С Лидой...

– Ох-хо-хо... – сочувственно закачалась из стороны в сторону женщина.

– Мы должны что-то сделать... – Девочка подняла на бабушку огромные глаза.

– Пойду-ка я за дровами... – рассеянно сказала Аграфена Степановна. – А ты посиди, кровинка, отдохни.

Маша осталась в пустом доме наедине со своими страхами и обидами. Вдруг по столовой пролетел холодный и сильный сквозняк. Непослушными ногами девушка протопала на кухню и с силой захлопнула форточку. Не успела она отойти от окна, как вернулась бабушка и принесла охапку очень странных дров. С одной стороны концы тупые, с другой – мастерски заострённые, а ещё их покрывала светло-серая кора...

– Пусть полежат здесь, а то отсыреют, – бросила Аграфена Степановна колья у печки.

– И в комнатах пусть полежат! – подхватила Маша. – Что б в каждой – по несколько штук!

– Согласна!

***

Здание почты, маленькое и неказистое, располагалось в посёлке, а не в селе, и бабушка с Машей поплелись в резиновых сапогах по единственно возможному пути – раскуроченной дороге, полной глубоких луж. Девочка не могла вспомнить, когда в последний раз слышала голос отца, и теперь тщательно копалась в своей голове, изредка пугаясь, когда нога соскальзывала в ямку. Павел, человек молчаливый и строгий, обладал редкостным качеством – настоящей добротой, но доброта не чуткость, не интуиция, и она не смогла ему помочь в отношениях с дочерью. Он не любил писать письма, не любил долгие душевные разговоры, а, может, просто не мог выразить собственные чувства, поэтому после смерти обожаемой Татьяны замкнулся, заполз в скорлупу скорби и совершенно искренне не знал, каково его Маше.

– Наконец-то, дошли! – тяжело дыша, сказала бабушка и остановилась напротив затёртой двери. – Ой, дай минуту передохнуть, и зайдём.

Девочка терпеливо ждала и рассматривала блёклую застройку поселковых двухэтажных домов. Какая-то беспросветная унылость таилась в тусклых окнах с разводами после дождя, и не было ни выхода, ни спасения...

– Идём, Машуль!

Аграфена Степановна открыла свистнувшую несмазанными петлями дверь и ввалилась в полутёмное помещение с двумя окошками. Она подошла к одному из них и сказала:

– Здравствуйте. Я заказывала на сегодня звонок в пятнадцать часов...

Маша отвлеклась и ощутила, как колотится сердце. Неужели сегодня она поговорит с папой? Неужели сможет спросить его обо всём, что тревожит? Вампиры и страшный стратилат отошли на задний план, скрылись за мутной поволокой. Полгода она не получала ни письма, ни телеграммы, всё окраинное общение происходило через бабушку, через её редкие прогулки в посёлок на почту. Вдруг Машу толкнуло изнутри: а почему она сама не решилась сходить и позвонить?! Почему просто жила и терзалась сомнением? Ответа не было, лишь тихая серая тьма в том месте сознания.