Застава, к бою!

— А еще?

— А еще, что ко мне парни будто по-другому относиться стали. Ну… после всего того, что со мной было. Меня ж духи хотели под себя прогнуть. Заставить сделать то, что им нужно. И теперь, кажется мне, что на меня все косо смотрят. Что говорят со мной как-то через силу.

— Скажи мне, Клим, — начал я холодноватым тоном, — подумай минутку и скажи. Только честно. Иначе помочь я тебе не смогу. Если б обстоятельства сложились иначе, чем сложились, ты бы пошел на поводу у душманов?

— Нет! конечно, нет, — поторопился ответить Вавилов, — ты чего, Сашка?

— Говори честно, — покачал я головой. — Врать ты не умеешь.

Клим отвел взгляд. Он то ли задумался, то ли просто не решался на меня посмотреть. Потом сказал:

— Не знаю, Саша. Это будто бы для меня слишком тяжело. Слишком трудный выбор передо мной встал. И если бы ты, Таран, другие погранцы не вмешались, я и не знаю, что со мной было бы.

— Ты переживаешь больше об Амине, или о себе?

Клим растерянно и протяжно засопел. Явно тянул время, подбирая слова.

— Странно, но я часто думаю о ней. Да и о том, как ко мне будут относиться остальные. Вечно из головы это не идет. Так не идет, что будто бы тыква скоро лопнет.

— Амина жива, с ней все хорошо.

Вавилов удивленно округлил взгляд.

— Откуда ты знаешь? — Спросил он изумленно.

— Я ее видел. Сегодня ночью. Она у наших.

Клим трижды изменился в лице. Изумление резко сменилось радостным выражением, а потом медленно сползло к грусти.

— Видимо, я ее больше не увижу… — Проговорил Вавилов.

— Я не знаю.

Он поджал губы, покивал.

— Главное, ей ничего больше не угрожает, — сказал я. — Теперь второй вопрос. Таран собирался подать рапорт на твой перевод в другой отряд, где поспокойнее. Так?

— Так, — Клим вздохнул.

На несколько мгновений между нами повисла тишина. Нарушил ее именно я.

— Не каждый может быть пограничником. И это не зазорно. Кому-то Граница определит его жизнь, кому-то нет. Кто-то найдет свое призвание в другом. Возможно, ты именно такой человек.

— Я… Я всегда мечтал работать… Работать в какой-нибудь газете, — смущенно признался Клим, — мечтал быть журналистом…

— Ты родом из города?

— Да. Гатчина. Ленинградская область.

Я молча кивнул. Спустя несколько мгновений начал:

— Не всем место в армии. Но каждый мужчина должен пройти эту школу жизни. Ты пройдешь. Можешь гордиться этим.

— А как же…

— Ты не предал товарищей. Не сделал ничего плохого, — перебил его я, — просто это не твое. И это ничего страшного. И в переводе нет ничего страшного. Никто из нас не вспомнит тебя плохим словом. Дослужишь спокойно и пойдешь дальше.

Вавилов молчал долго. Думал. Потом все же решился поднять на меня взгляд.

— Знаешь, Саша, я единственный ребенок в семье. Семья у меня интеллигентная. Вот и решили они остановиться лишь на одном сыне. И знаешь что? В старшем возрасте я был обижен на отца с матерью. Потому что мечтал о старшем брате. Ведь когда ты один, когда ты везде сам за себя, бывает непросто. Я…

Он осекся, спрятал глаза, но все же продолжил. По тону его голоса я понял, что Клим говорит через силу:

— Я бы был рад, если б у меня был такой брат, как ты. Такой, что может подставить плечо, когда тяжело. Спасибо.

Я не ответил Вавилову. Хотя, кажется, он ожидал от меня каких-то слов.

— Ну… — Клим показал мне смотанный кабель, что держал все это время в руке. — Я пойду. Служба.

— Иди, — проговорил я, — служба и правда не ждет.

— Застава, равняйсь! Смирно! — Скомандовал Таран.

С момента нападения на Шамабад прошло десять дней. Работы по восстановлению заставы шли полным ходом. Но сегодня был особенный день. Особенный и по погоде, и по событию.

Над плацем Московского пограничного отряда светило солнце. Чистое синее небо развернулось над нашими головами и белело, уходя к горизонту.

Пограничники, что служили непосредственно в отряде, выстроились на плацу, ожидая награждения. Награждения особо отличившихся пограничников, что показали себя в прошедшем бою. Нашего награждения.

Сегодня нам предстояло награждение перед строем.

Знаменосная группа уже стояла на своем месте. Флаги СССР, Таджикской ССР и знамя отряда спокойно развивались на мерном полуденном ветру.

Заставу представляли пятнадцать человек. Пятнадцать из тех, кому предстояло сегодня получить особые награды.

Возглавлял нас Таран.

Начальник заставы еще не восстановился до конца, и видно было, как тяжело ему держать офицерскую выправку. Тем не менее, он держал. Держал и стоял у нас во главе.

Я слышал, что Анатолию предлагали отпуск, чтобы поскорее прийти в себя. Начальник настоял на том, чтобы вернуться на заставу как можно скорее. Чтобы снова взять руководство в свои руки и лично участвовать в восстановлении Шамабада.

Были тут многие из нас. Был сверхсрочник Алим Канджиев, проявивший себя мастерским снайпером в прошедшем бою. Был старший сержант Витя Мартынов, лично уничтоживший больше десятка врагов и спасший от гранаты подразделение, когда в последнем наступлении, одна из них все же упала за дувал. Был Малюга, уничтоживший в рукопашной двух противников.

Был тут и я. И еще много кто…

Я знал, что многие пограничники с Шамабада получат награды за тот бой. Но некоторых, кто проявил особенную свою доблесть и отвагу в бою, приказом начотряда было решено наградить перед строем.

Стояли мы на том же самом месте, где совсем недавно я и другие молодые пограничники принимали присягу. Перед нами установили уже знакомую трибуну, с которой оглашал свою поздравительную речь начальник отряда. Под ней покоился стол, с разложенными на нем медалями.

На том же, своем месте стоял и немногочисленный оркестр, который каждый раз, когда называлось имя очередного бойца, и тот строевым шагом отправлялся к Давыдову, чтобы получить свою медаль, начинал играть почетный марш.

— Младший сержант Селихов! — Назвал новое имя из списка начальник отряда.

— Я!

— Выйти из строя! Ко мне!

Я шагнул вперед. Чеканя шаг, направился к Давыдову, который с момента начала награждения спустился к столу, устланному красным пологом. На нем покоились награды и загадочные шкатулки лакированного дерева.