Застава на Аргуни

Оказывается, Торопов и Панькин, обсуждая дела на заставе, опять немножко поспорили. Митька почти дословно цитировал разговор начальства:

«Мне это начинает надоедать… Что ни день, то фокус… Тесто какое-то, а не солдаты… Все у них шиворот-навыворот…» А политрук ему в ответ: «Ничего, обтешутся. Месяц — срок небольшой. Фокусы — от неопытности. Посмотришь, еще какие бойцы будут!»

— Так и сказал: «Требуху вышибу»? — недоверчиво переспросил Слезкин.

— Так и сказал.

На следующую ночь Торопов неожиданно появился в казарме. Он окинул суровым взглядом спавших пограничников и, прибавив в лампе фитиль, бодро приказал дежурному:

— Объявите тревогу!

Дежурный козырнул и во всю мочь гаркнул:

— Застава, в ружье!

Казарма вздрогнула, как от подземного толчка. Раздался глухой вздох, и все мгновенно ожило, завертелось, закружилось. Бойцы, мелькая нательным бельем, соскакивали с кроватей, путаясь в штанинах, одевались, обувались, бежали к пирамидам, хватали оружие. Задребезжала ножнами упавшая на пол шашка, кто-то свалил впопыхах бачок с отварной водой, кто-то поскользнулся и, гремя винтовкой, распластался под ногами устремившихся к двери пограничников. В темном углу двое новобранцев, чертыхаясь, отбирали друг у друга подсумок с патронами.

— Без паники! Живо, живо! — подстегивал Торопов замешкавшихся бойцов.

Через пять минут кадровые пограничники сидели уже в седлах, сдерживая танцевавших от нетерпения коней, а новобранцы только еще гуськом бежали к конюшне. Когда последний боец примкнул к строю, Торопов взглянул на часы: с момента объявления тревоги прошло двадцать с лишним минут.

Проверяя готовность бойцов, лейтенант сокрушенно покачивал головой. Оказалось, что несколько человек в суматохе забыли взять запалы к гранатам. Некоторые сидели на конях без шашек. Нашлись и такие, которые прибежали без патронов.

В следующую ночь повторилось то же самое. А времени на сбор ушло даже больше. Задержал Слезкин. Уже все сидели на конях, а его не было. Кукушкин, посланный начальником в конюшню, застал бойца ползавшим с мрачной неистовостью под брюхом лошади. Слезкин заподпружил свою Жемчужину вместе с цимбалиной. Он понял это, когда кобыла начала махать головой, пытаясь вырвать повод. Бойцы хохотали, слушая рассказ Кукушкина. А Костя, сгорая от стыда, кусал губы. «Это тебе урок, дураку», — казнил он сам себя.

— Живее, живее нужно поворачиваться! — зычно покрикивал Торопов. — Если вы на фланге и если на вас напали, а помощи нет и нет — вы представляете, как вам сладко будет! Срам! Позор!

— Требухи многовато. Вышибать надо, — проговорил кто-то в темноте.

Торопов и Панькин недоуменно переглянулись.

…Тревоги следовали одна за другой. Начальник объявлял их днем, в полночь, утром. Бойцам казалось, что он делал это, когда взбредет на ум. На самом деле у него все было продумано. Чтобы бойцы поняли свои ошибки, он провел несколько тревог при дневном свете, потом перенес их на вечер, потом — на ночь.

Панькину нравилась его настойчивость. Однажды он сказал:

— Давай, Игорь, захронометрируем все от начала до конца, разберемся, где они больше всего теряют времени, а затем будем отрабатывать весь процесс по частям.

Торопов согласился. Объявив очередную тревогу, он стоял среди казармы, наблюдая, как бойцы одевались, вооружались. Политрук отправился на конюшню, а старшина остался во дворе, на месте построения.

Так выяснили, что потеря времени происходит главным образом за счет медленного одевания и седловки коней. Было решено, что устранить эти недостатки можно не только в ходе построения по тревоге.

— Многое зависит от вас, — сказал Торопов старшине и командирам отделений. — Добивайтесь четкости при подъеме и сборах в наряды, при выходе на занятия, на уборку коней и на хозяйственные работы.

Бойцами занялись сержанты, но и о тревогах Торопов не забывал. Морковкин злился: «Зарядил без конца: тревога, тревога! Ни днем ни ночью нет покоя!»

— Да что вы говорите! — подлил масла в огонь приехавший с соседней заставы линейный надсмотрщик Дудкин. — А на Лебедином Лугу тревоги были раза три, не больше. Они налегают на огневую подготовку…

Бойцы заспорили. Одни защищали Торопова, другие ругали. Проходивший поблизости Борзов одернул связиста:

— Ты, Дудкин, не распространяй вредные слухи. Лебединый Луг живет своими законами, а Стрелка — своими. Мало ли что там у них делается!

Слезкин хотя и одобрял действия начальника заставы, но ночные встряски переносил тяжело.

— Ей-богу, когда-нибудь заикой сделает, — говорил он соседу по кровати Павличенко. — Как услышу: «В ружье!», — будто кто ножом по сердцу полоснет. У нас в учебном так орал помкомвзвода. Сам маленький такой, плюгавенький, а как, бывало, гаркнет: «Пы-адмайсь!», — аж шкуру ознобом сведет!

Постепенно, от тревоги к тревоге, время на сборы сокращалось. С двадцати минут его сбили до двенадцати. Кое-кто из тянувшихся в хвосте стал выходить в середнячки. Резво набирал темпы Морковкин. Торопов сперва отметил это про себя, а однажды, когда Митька опередил даже «старичков», объявил ему благодарность перед строем. Морковкин принял поощрение как должное, с достоинством. Это была первая благодарность не только Митьке, но и вообще первогодкам. Морковкин стал важничать.

Но скоро его славе пришел конец.

Наблюдая за посадкой пограничников на коней, Торопов заметил, как у Морковкина что-то мелькнуло под полушубком белое.

— Ах ты прохвост! — изумился Торопов. — Ну, я проучу же тебя!

Убедившись, что начальник сразу же после построения отпускает бойцов в казарму, Морковкин сделал открытие: «Зачем надевать брюки и гимнастерку?» Теперь он по тревоге соскакивал с кровати и, как был в белье, толкал ноги в валенки, на ходу надевал полушубок и, схватив оружие, бежал на конюшню.

На следующую ночь, как только бойцы вывели коней, лейтенант скомандовал:

— По коням! Справа по одному, дистанция две лошади, рысью — марш!

Торопов вывел группу на елань. Попетляв с полчаса вокруг небольшого лесочка, свернули на проселочную дорогу и помчались в сторону колхозной заимки. Встречный ветер обжигал коленки, ледяной струей скользил по рукам, хватал за спину. Морковкин весь окоченел. Проклиная и свою выдумку, и погоду, и начальника, вздумавшего вдруг ни с того ни с сего выехать в лес, Митька крепился-крепился, а потом галопом обогнал строй, подскакал к Торопову и взмолился: