Затмение: Корона

Эта информация якобы исходила из проверенных источников: расшифрованный код доступа позволял под них подделываться. А раз так, то мусорный бачок повёлся на приманку и открыл камеру.

Робот сопроводил пятерых Эриков Векслеров по коридору: тут уже за работу взялся Джесси, показав остальным, как мыслить пятёркой согласованно, все за одного — этому его ребята научились при взломе компьютеров миграционной службы. Мусорный бак эскортировал пятёрку беглецов к пластифлексовой двери, затем к стальной двери и в приёмной камеру. Человек-охранник как раз клал с горкой ложки сахара в старинную кофейную кружку «Рональд Макдональд», не отрываясь от просмотра Изувеченной [14] по карманному телевизору. Джесси с Боунсом ворвались в караулку и набросились на него, не успел тот даже от телевизора оторваться и потянуться к кнопке тревоги. Боунс выбросил вперёд длинную левую руку и ткнул вытянутыми пальцами в нервный узел за левым ухом охранника, отчего тот повалился, как сноп, сахарница вылетела из его руки и со свистом ударила в белый вентилятор у двери.

14

Судя по контексту, это должна быть малоизвестная пьеса (The Mutilated, 1965) Теннесси Уильямса, поскольку винтажные кофейные кружки «Рональд Макдональд» относятся как раз к тому периоду.

Чип Жерома зафиксировал боевой приём Боунса и методом перекрёстного поиска определил в Боунсе тренированного коммандо из военной элиты. Он что, подсадная утка? Боунс усмехнулся и склонил голову набок; чип Жерома перевёл: Нет. Меня радикалы-подпольщики натаскали.

Джесси сел за консоль, деактивировал мусорный ящик, отключил камеры и распахнул двери. Джесси и Суиш повели остальных за собой на волю, Суиш при этом тихо стонала и кусала губу. У выхода обнаружились ещё двое охранников, один спал. Джесси забрал оружие повергнутого Боунсом дежурного, поэтому бодрствовавший охранник умер, не успев поднять тревоги. Его напарник, кемаривший на диванчике, проснулся и хрипло вскрикнул от ужаса; Джесси выстрелил ему в горло.

Глядя, как падает, закрутившись на месте, охранник, и как, словно в замедленной съёмке, развёртывается в воздухе спираль его крови, Жером испытал внезапный приступ тошнотного омерзения к себе и страха. Коп был молод, на пальце носил дешёвое обручальное кольцо; у него, наверное, семья осталась. Жером перешагнул через мертвеца и ввёл поправки в чип, заставив его окатить владельца ледяной волной адреналина. Он поступил так вынужденно: за него ведь поручились, и он теперь в деле. С неожиданной спокойной уверенностью он уразумел, что так или иначе, а они забрались на Плато.

Теперь у него не будет другой жизни, кроме как на Плато. Он принадлежит этому месту, ибо стал одним из его волков [15] .

Париж, Франция

В расколотом сердце Парижа, на реке Сене, есть остров Сите. На восточной оконечности его воздвигнут мемориал парижским евреям, жертвам нацистского Холокоста. Новое правительство Франции не слишком заботилось о состоянии мемориала. На другой оконечности острова стоял кафедральный собор Нотр-Дам, состояние которого также оставляло желать много лучшего: Партия единства разругалась с католической церковью по расовым вопросам и вставляла Ватикану тысячи бюрократических палок в колёса. К северу от Нотр-Дама лежали в развалинах старые улицы рю Шануанез, рю Шантр и рю дез Урсин. На рю дез Урсин раньше находилось здание полицейского участка, gendarmerie, но в войну его разбомбили, и участок обезлюдел, хотя не далее как в тридцати ярдах оттуда располагался официальный пункт выдачи гуманитарки, где ежедневно клубились толпы бомжей, толкаясь за смехотворно крошечные правительственные пайки сублиматных порошков, консервов и нефтесинтетики. Тут в любое время дня и ночи стояла движуха, и Новое Сопротивление выбрало район для прикрытия своей активности. Оперативник НС мог без опаски приблизиться к толпе под видом пришедшего за пайкой бомжа, потом зайти в дверь полуразваленного соседнего дома, словно бы отлучиться поссать. Отсюда через несколько вонючих замусоренных комнат партизан попадал в заваленный с обоих концов переулок, выходивший на зады бывшего полицейского участка. Если знать, как приложиться к забитой досками двери, она отъезжала в сторону. И если бы на входе оперативник НС не сделал рукой кодового жеста, часовой тут же вышиб бы ему мозги.

15

Весь эпизод с побегом из тюрьмы путём взлома программы охранного робота переписан в слегка изменённом виде из более раннего рассказа Джона Ширли Волки Плато (Wolves of the Plateau, 1988), входящего в сборник Heatseeker.

Так что за переменами кодовых жестов лучше было следить заблаговременно.

Пройдя мимо часового, можно было попасть в чистый, но неотапливаемый, выкрашенный грязно-голубой краской коридор, в конце которого металлическая дверь открывалась в следующий коридор, с рядами комнат. Если на входе в этот коридор сказать пароль, партизанка-часовой за дверью оставит мозги посетителя в целости и сохранности.

А вместо этого она закроет за гостем дверь и препроводит его в нужную комнату для разговора по теме.

Стейнфельд, Пазолини, Дэн Торренс и Левассье сидели вокруг старого стола марки «Формика» в холодной комнате с металлическими стенами. Когда-то тут была кладовая, где хранились напитки. В углу стоял терминал спутниковой связи и собирал пыль, потому что безопасного способа воспользоваться им у партизан не было. На столе имелась пластиковая фляга с горячим кофе. Стену подпирали ружья. В комнате пахло пылью и отхожим местом: туалет засорился, и его приходилось очищать вручную.

Торренс сидел на деревянной лавке, которая качалась под ним при каждой перемене позы. Он сжимал обеими руками оловянную кружку с кофе, отогреваясь.

Он чувствовал себя полным дерьмом.

— Данко мёртв, Корден мёртв, — говорил Торренс, — и это хреново. Но я вам скажу так: есть и кое-что похуже. Шестеро гражданских ранены, трое мертвы.

Он обернулся и посмотрел на Лину Пазолини.

— А гребаные фашисты одержали крупную пропагандистскую победу. Мы только что понизились в ранге от борцов за свободу до рядовых террорюг.

Лина Пазолини была темнокожая, темноволосая, коротко стриженная, и толстые брови её казались двумя чёрными знаками ударения над набухшими веками. Лицо её было слеплено сплошь из волевых плоскостей и теневых зон; красивое, но отягощённое невысказанными подозрениями и оттого скрывающее чувственность. Она носила брюки цвета хаки, кроссовки и грязную безрукавку. В поясной кобуре болтался ненужный здесь револьвер калибра 0.44.

Лина закурила толстую русскую сигаретку, внимательно посмотрела на неё, взяла указкой между большим и указательным пальцами и ответила на чистом, отшлифованном английском:

— Многим партизанским движениям помогала демонстрация готовности уничтожить кого угодно, если в том возникнет необходимость. Толпа поддерживала фашистов. И, знаешь ли, дурная пропаганда может обратиться хорошей, если её развернуть в нужную сторону.

Она выросла на Сардинии, но получила диплом магистра международной политологии в Колумбийском университете. Торренс не раз слышал от Лины рассказы о том, как она этот диплом употребила на бумагу для самокруток.

Торренс полагал, что она опасно самоуверенна и, хуже того, невыносимо претенциозна. Словно желая это подтвердить, она продолжила:

— Террор — единственное средство самоутверждения, о котором сложно забыть, когда оно применено. — Говорила она глубоким, но не слишком звучным голосом, почти без итальянского акцента. Торренс считал итальянцев шумными и напористыми. Но Пазолини отличалась от них: она всегда держалась вальяжно, была раздражающе спокойна и методична. Уверенность её во всём сказанном казалась непоколебимой.

— Ты хочешь сказать, что сделала это нарочно? — спросил Торренс. — Ты хотела убить гражданских?

— Не совсем. Меня преследовали фашисты, я хотела их убить. Но если уж так получилось, что под удар подставились гражданские... коли такой термин вообще применим... ну что ж, да будет этот факт частью нашего заявления о себе. Признанием вины, если тебе от этого легче.

Она посмотрела на него в глубокой задумчивости.

— Остроглаз, ну нет здесь гражданских вообще-то.

Его старый, давно отброшенный nom de guerre она произносила с некоторой издёвкой.

— В этой войне обязаны сражаться все, дети и взрослые, мужчины и женщины, и если б я знала, как затащить туда их собак и кошек, я бы, клянусь, это сделала.

Торренс посмотрел на Стейнфельда, который с отсутствующим видом ерошил седеющую бороду грубыми пальцами грязной от работы руки и ёрзал грузным телом на стуле. Когда-то тёмные волосы Стейнфельда курчавились, а теперь отросли; причёска стала бесформенной и пестрела седыми полосками. Чёрные глаза глубоко запали; лицо, прежде круглое, исхудало. Сегодня Стейнфельд ковырялся в старом грузовике бундесвера, облачившись в грязный истрёпанный комбинезон и жёлтую футболку. К стене он прислонил ручной пулемёт моссадовского образца.