Заупокойная месса

Бронка смотрит, почти теряя сознание, на КазимираХорошо. Я буду теперь сильной, я буду прекрасной! А ты, ты поможешь мне?..

КазимирЯ — нет.

Бронка презрительно смеетсяИ ты, ты говоришь, что любишь меня? По твоим словам я думала, что ты все можешь для меня сделать, что для меня ты готов принести всякую жертву, — а теперь ты отказываешься?

КазимирНет, я вовсе не отказываюсь, я только не понимаю, зачем мне участвовать в таком бессмысленном и бесцельном преступлении, которое может подсказать разве безумие самки, но не истинная сила и красота женщины?

Бронка все сильнееЧто ты говоришь? Разве нет у тебя крови, сердца? Скажи мне, как же ты любишь, как же любишь? Твоя любовь — она только ласкает тебя звуками красивых слов, она только убаюкивает тебя сонными грезами и мечтами…

Казимир смотрит на нее пристальноВ тебе говорит боль, которая довела тебя до сумасшествия… А впрочем, ты права — я не способен к вашей кровожадной любви, а может быть — слишком силен для нее, для ее кровожадных добродетелей и ее кровожадных преступлений.

^{Встает и медленно идет к выходу. Бронка смотрит ему вслед, потом подбегает к нему, хватает его за руку и тянет назад в комнату.}

БронкаНе уходи, не уходи, родной мой, брат мой! Видишь, я уже пришла в себя. Ты, ты, один только ты заговорил с моей душой. Да, ведь и у меня тоже есть душа, Казя, разбитая душа, но все-таки она настолько сильна, чтобы понять всю красоту и доброту твоих слов, чтобы принять в себя хотя частичку твоей печали и твоей тоски… Потому что, сознайся, Казя — ты ведь тоже несчастен?

КазимирТеперь нет, теперь нет. Благодаря тебе исчезла моя тоска.

Бронка повторяя бессмысленноБлагодаря мне, благодаря мне… Благодаря мне… (Вдруг весело.)Казя, скажи, ты в самом деле, говорил мне, что любишь меня?

Казимир задумчивоДа, сказал.

БронкаИ говорил, — что отвернулся бы от меня, если бы я ответила тебе взаимностью?

КазимирДа.

БронкаИ говорил, что ты слишком горд, слишком чист, чтобы оскорбить хозяйку дома твоих предков и жену твоего брата хотя бы самой мимолетной мыслью?

КазимирДа, говорил, — и в этом — вся моя душа.

Бронка вдруг берет его за рукуБрат!.. (Вдруг обнимает его, прижимает его голову к своей груди, потом опирается на его плечо, точно в полусне.)У меня так устала душа — она такая сонная… Мне так хочется, чтобы ты меня баюкал, баюкал без конца, пока я не засну тихим, вечным сном… Ты такой бесконечно, бесконечно добрый… (Вдруг вскакивает.)Казя, ты знаешь, что я такое?

КазимирЗнаю.

БронкаСкажи же мне, скажи, что я такое?

КазимирТы белый, чистый снег, который ложится на замерзшую грудь земли и отогревает ее, окутывает этот труп, пока он не оживет, не начнет пробуждаться, и в отогретом лоне замерзшие было семена не начнут давать новые свежие ростки…

Бронка задумчивоА казалось, что брошенные в землю семена уже давно замерзли…

КазимирДа, замерзли и сгнили в грязи…

БронкаИ семя дало ростки, а снег стаял. Да, ты прав, я — снег. (Вдруг.)Почему Ева не снег? Слышишь? (Казимир прислушивается)Слышишь?.. Теперь она идет по лестнице вниз… Сейчас придет сюда. (Вдруг делается неестественно веселой)Ах, Казя, как мне весело, как я счастлива! (Обнимает его за плечи и старается раскачать его.)Баю, баю, мальчик, бай… Спи же, деточка, усни…

^{В дверях Ева, она смотрит на эту сцену с напускной веселостью.}

Четвертое явление

^{Бронка, Казимир и Ева}

Бронка смотрит на нееБаю, баю, баю — бай, маленький! Ну, не хочешь спать? Тогда, по крайней мере, поздоровайся с Евой.

Казимирс деланой веселостьюЗдравствуйте!

Бронка здоровается с ЕвойТы только подумай, Ева, как мы все сегодня рано поднялись? Точно сегодня Рождество Христово! У нас был такой обычай, что в этот день будили детей розгами и потому все спозаранку вскакивали с кроватей.

ЕваПобойся Бога, да это в Страстную пятницу или в Страстную субботу.

БронкаНу, все равно. Нет, ты только погляди на моего большого медвежонка. У, какой нежный, добрый! Какой он славный… мой Казик!

КазимирБронка сегодня встала в отличном настроении.

БронкаПравда… Мне кажется, точно я еще ребенок, каким была, когда еще влезала на самые верхушки тополей над проклятым черным озером.

ЕваОпять это черное озеро?

Бронка машет рукамиЭ — все равно! Озеро или не озеро, бритва ил виселица, под колесами поезда или самым идеальным образом — в собственной постели, — смерть — всегда смерть… Все равно, как и где. (Вдруг обрывает.)— Нет, ты только погляди, Ева, этот Казик — ну, точно развесистый тополь, ах, нет, — точно тот великан — дед, на плечах которого я так часто качалась.

ЕваОтчего ты так весела?

Бронка берет ее за руку, нежноВидишь ли, Ева, на меня порою нападает такая глупая грусть… глупая тоска, которой я порчу жизнь и себе и другим, но потом все это проходит, и тогда я становлюсь вдвойне веселой. (Немного утомленная.)Нет, ты посмотри на Казимира, — он никуда не годится. Ах, Казя, какой ты скучный, скучный… Знаешь что, Ева, побежать бы нам теперь вместе в сад! Снег — глубокий, глубокий, по самый пояс… Ах, как хорошо бродить в этом снегу, разрывать его грудью и руками, лишь бы поскорее дали ростки семена, убитые морозом, но теперь уже отогретые!

Ева делая вид, что не обратила внимания, шутливоОпять Бронка дурачится?.. Теперь-то в снег? В капоте, в туфельках?

БронкаНу так, что ж? Я закалена! А ты ведь уже одета… Пойдем, Ева, пойдем, дорогая, тебе так холодно, ты так мерзнешь, а в снегу я тебя согрею. Целыми горстями снега я буду растирать тебе лицо, буду мыть снегом твои волосы… Ах, если бы ты знала, как снег умеет ласкать, согревать замерзшие руки и замершие сердца…