Завещание с простыми условиями

— Уф, — громко выдохнула я.

Сердце колотилось как бешеное.

Посидев еще некоторое время, я слегка пришла в себя.

Потом осторожно вылезла из ванны, ступив на мягкий коврик; кажется, это была шкурка какого-то животного.

Медленно расчесала мокрые волосы, едва шевеля рукой.

Пережитый шок, кажется, унес последние силы.

Отражение в зеркале, тоже расчесывающее волосы, показалось мертвым. Серые впалые щеки. Пустые глазницы, подернутые серым дымом… Неужели это я?..

Надо поесть чего-нибудь, иначе я упаду.

Проходя мимо спальни, выдернула нож из двери и потащилась вниз.

Ступени качались, как волны.

Меня шатало из стороны в сторону.

Спасите меня, кто-нибудь! — вырвался из глубины стон.

Он не пустил меня к мосту. Значит, я права. Именно мост ведет из этого проклятого места… как же перейти его? Как? Как?!.

Держась за перила, я кое-как спустилась вниз и юркнула под лестницу, чтобы этого не заметил портрет.

Вслед опять раздался отвратительный тихий смех.

В кухню уже явственно проник бесцветный серый день. Я достала из холодильника сыр, колбасу, вареное яйцо, остатки салата и поставила чайник на плиту.

Почему-то отчаянно захотелось какао.

Вдруг вспомнились счастливые первые дни. Восторг обладания наследством, счастье обретения отца… Я мечтательно представляла, как удивятся мама и дон Хоакин Родригес…

А не выпить ли чего-нибудь? Интересно, оставил мне папашка нашего любимого напитка?.. Невесело усмехнувшись, я раскрыла дверцы буфета…

А вот и она.

Плоская невысокая бутылочка, больше напоминающая фляжку. Чешский абсент. Вспомнилось, как в прошлом году на Рождество мы с Альбинкой ездили в Чехию… Эти светлые воспоминания отозвались в сердце острой, вонзающейся болью.

Больше ничего уже не будет. Никогда. Завтра я умру.

Со зла я налила себе полный стакан — абсент даже перелился через край, и тонкая струйка поползла к углу стола.

И начала пить, не отрывая губ от стакана.

Потом с аппетитом закусила бутербродом.

В комнате как будто просветлело. Я почувствовала необыкновенный душевный подъем. Недоуменно оглядела уютную кухню.

И чего я постоянно рвусь отсюда? Здесь так хорошо… У меня никогда не было такого дворца. Решено: завтра приглашу всех друзей и подруг, устроим вечеринку, будем танцевать до утра. Держитесь, соседи!

Нет тут никаких соседей…

Ну прямо так уж и нет!..

И завтра для тебя не настанет, — грустно сообщил ангельский голос, но я раздраженно отмахнулась.

А отец… Он просто волшебник. У кого еще есть такой замечательный отец? Кому еще к юбилею отец подарит семикомнатную квартиру? Может, Мигуновой?

Я злорадно засмеялась. Ее отец-алкоголик может только занять денег. Причем, как правило, без отдачи. А у Дуганова вообще нет отца.

Да и сам Дуганов — ничего стоящего… так, мазила.

А мой папа…

Я попыталась подняться со стула и тут же повалилась вместе с ним на пол.

Раскатистый смех раздался прямо над моим ухом.

И голос отца — добрый, любящий — позвал:

— Марта, милая, иди же скорее ко мне!

Сладкий дурман обнял мозг, и часть мозга стала клониться ко сну, погружаясь в тяжелую дремоту…

А другая часть, наоборот — будто очнулась от спячки.

Папочка, — вдруг осознала я и вскочила с пола.

Папочка!

И побежала через столовую к портрету.

И прильнула к нему.

И начала всасываться в него.

В нос просочились острые луговые ароматы. Вымытые светлые волосы растрепал легкий теплый ветерок.

Я умиротворенно улыбнулась.

Папа, я иду к тебе.

Возьми мою душу.

ГЛАВА 26

Как приятно после вязкого болота у моста, после тягучей липкой грязи в яблоневом саду окунуть уставшие ноги в прохладную густую траву, мягкую, как шелк! Как приятно касаться ее руками, нырять в нее лицом, вдыхая пьянящий, горько-сладкий запах лета!

Болтать ногами в хрустально чистой реке и чувствовать, как усталость сменяется великим отдохновением и покоем…

Ледяным покоем, — предупредил кто-то.

Тихо скрипит деревянный мост. Я стою у самого его края, а в шаге от меня стоит отец. Он смотрит на меня, и его глаза улыбаются.

И я вдруг понимаю, что мне никто не нужен — ни мама, ни Дуганов, ни друзья, ни подружки… Мне хочется только одного — остаться здесь навсегда. Улыбаясь, я подаю отцу руку — и он протягивает свою в ответ. Но наши руки не могут коснуться друг друга — для этого нужно сделать еще один шаг. А мои ноги будто приросли к земле. И папа тоже не может ко мне приблизиться. Я хмурюсь, но папа говорит, что нужно еще немного потерпеть, и скоро мы встретимся…

И я опять улыбаюсь.

Черные деревья с другой стороны моста клонят головы вниз, будто кивают.

Будто хотят дотронуться

Почему-то это неприятно… не хочу… прочь отсюда…

…

Я сижу на полу перед портретом. Ноги влажные от росы.

Мне хорошо.

И в то же время какая-то изнуряющая тоска выворачивает наизнанку.

Будто душа раскололась на две части.

Это удивительное умиротворение похоже на…

отупение от сильных лекарств.

Оно какое-то ненатуральное. И в нем есть что-то…

страшное

Я встала и, не оборачиваясь на портрет, пошла к двери кухни.

Там чайник, я хочу какао

И не хочу смотреть в глаза отцу

На ореховом столике — пустой стакан

И что-то еще

Какие-то бумаги

Надо взять все с собой

МАРТА, ДО ЗАВТРА, МОЯ ДЕВОЧКА!

Голос спокойный, приторно-ласковый, но

похожий на стекло — холодное и твердое…

чужой голос

До завтра, папа!

Кухня встретила меня неприветливо. Мне показалось, что воздух наполнен удушающей тяжестью. Углы небольшой комнатки странно потемнели, и я пару раз мнительно покосилась на них — так и казалось, что там кто-то прячется и следит за мной внимательными глазами. Не сумев отделаться от неприятного ощущения, я налила какао, захватила пачку хрустящих хлебцев и поднялась наверх.

Усевшись по-турецки на полу, прихлебывая горячий напиток, я рассматривала бумаги, которые принесла из гостиной.

«Завещание.

Я, Вильгельм фон Краузенштайн…»

Наверно, какао обладает снотворным эффектом — меня вдруг стало сильно клонить в сон.

«…находясь в здравом уме и твердой памяти, завещаю все свое движимое и недвижимое имущество своей единственной дочери, Печатниковой Марте Вильгельмовне…»

Я зевнула.

«…после моей смерти имущество переходит в полное ее распоряжение