Завет Локи
Шрифт:
Попрыгунье достался стол под номером 92. Некоторое время тип в твидовом пиджаке молча стоял лицом к учащимся, выжидая, пока они усядутся. Впрочем, никто из учеников тоже не произносил ни слова.
«Ну и что сейчас будет?» – мысленно спросил я у Попрыгуньи.
«Заткнись. Будет то, что очень для меня важно».
Я мысленно пожал плечами и вернулся на свой наблюдательный пункт, чувствуя, что она на меня сердится, хотя, ей-богу, не понимал, что я такого ей сделал. Время я коротал, перебирая кое-какие воспоминания Попрыгуньи, лежавшие на поверхности – ничего особенно интересного, все в основном было связано со школьными занятиями и экзаменами, – но я честно старался быть тише воды ниже травы, как мне и велел Один. Попрыгунья явно была чем-то расстроена, и я, решив не давать ей лишних поводов для сцен, держался в сторонке.
Пес Твинкл остался снаружи, привязанный к стойке для велосипедов, а
39
Роман У. Голдинга (1954), пьеса У. Шекспира (1623) и стихи Д.Г. Лоуренса, автора знаменитого романа «Любовник леди Чаттерли» (1928).
Поскольку делать мне больше было нечего, я позволил своим мыслям плыть, так сказать, по воле волн. Но они сперва оформились в навязчивую идею о плотном втором завтраке (который Попрыгунья со своей писаниной уже благополучно пропустила), а затем вернулись к той мучительной строфе из Пророчества Оракула, которая вроде бы обещала нам некий путь к спасению.
Потомки Одина познают снова руны.И урожай в полях взрастет и будет убран.И павшие домой вернутся. И сынОсвободит плененного отца.Ну разумеется, мой-то сын меня уже освободил, если можно так выразиться. Без Мирового Змея, Йормунганда, я бы никогда не сумел ни вырваться на свободу, ни попасть в далекий от Асгарда мир Попрыгуньи. А что, если эта строфа имеет ко мне самое прямое отношение? И если это так, то не означает ли она, что я тоже однажды унаследую эти новые руны? Что ж, перспектива весьма привлекательная. Но дело в том, что смысл пророчеств обычно весьма туманен, и в них содержится столько непонятных обрывков всевозможных сведений и премудрости, что сами пророчества начинают казаться почти бесполезными. Наш Оракул, кстати, особенно этим страдал. Он, конечно, обязан был говорить правду, но делал это с самой минимальной ясностью, и в итоге – хотя Рагнарёк он действительно предсказывал, причем в весьма пугающих подробностях, – так и не сумел вовремя нас предупредить, и мы не успели что-либо изменить в своей судьбе, когда Конец Света все-таки наступил.
Да он, собственно, и не хотел, чтобы мы это успели. Ему хотелось видеть, как всех нас швырнут за борт. Это, кстати, было одной из тех причин, которые и заставили меня сбросить проклятую голову Мимира с Радужного моста в надежде, что я никогда больше ее не увижу. Но если Один прав, то, может, и впрямь не все боги пали при Рагнарёке? И если ванам удалось как-то выжить, то, возможно, и у нас еще есть какой-то шанс? А если нам удастся отыскать Оракула и заставить его раскрыть тайну Новых Рун…
«Символ раковины означает…»
Я зевнул. Точнее, это Попрыгунья зевнула – несмотря на все ее старания, ей явно было скучно. Снаружи сияло солнышко. Небо было невероятно голубым, и казалось, что это навсегда. Я такого неба не видел с тех пор, как солнце было проглочено волком Сколом [40] . И на фоне голубого неба тот холм за окном, на который я еще раньше обратил внимание, казался похожим на некую цитадель, невольно вызывая у меня ностальгические воспоминания о нашей Небесной Цитадели, тоже построенной на вершине холма. И меня вдруг охватила такая свирепая тоска по Асгарду, что я даже немного испугался. Я все смотрел и смотрел в окно, и вскоре мне стала казаться знакомой даже сама линия горизонта, где виднелась гряда гор, вершины которых словно плыли в вышине над слоем летних облаков… Что это? Просто какое-то яркое воспоминание? Или сон?
40
Волк
из стаи чудовищного волка Фенрира (возможно, его сын); эти волки проглатывают солнце и луну, после чего на три года наступает «великанская зима», предшествующая Рагнарёку. Впрочем, в некоторых мифах говорится, что солнце и луну проглотил сам Фенрир, сын Локи от великанши Ангрбоды.В животе у меня заурчало от голода, но и на это Попрыгунья внимания не обратила.
«Я понимаю, – сказал я, – ты надеешься уморить меня голодом, чтобы заставить убраться из твоего тела, но учти: до этого я вполне могу умереть и просто от скуки».
Попрыгунья не выдержала и тихонько фыркнула. «Можешь мне поверить, – сказала она, – если бы сейчас я могла быть не здесь, а где-то в другом месте…»
И тут я вдруг увидел это. А может, Попрыгунья увидела. Кто-то небрежным почерком начертал этот знак прямо в небесах. И он был очень хорошо виден в наше окно. И чрезвычайно похож на тот, который сразу бросился мне в глаза, едва я попал в игру «Asgard!». Я среагировал мгновенно и абсолютно инстинктивно: с бешено бьющимся сердцем я вскочил на ноги…
«Ради бога, сядь! Что это ты делаешь?» – взвыла Попрыгунья.
Но я ее почти не слышал. Передо мной в небесах сияла руна, столь же непобедимая, как солнечный свет! Руна была мне не знакома, однако свет от нее исходил ослепительный – так сверкает под солнцем только что выпавший снег.
Х
«Руна! – Сердце молотом стучало у меня в груди. – Руна!»
«Да в чем дело, наконец? Сядь немедленно, идиот чертов!»
От волнения у меня заложило уши, так что отчаянные вопли Попрыгуньи до меня попросту не долетали. Испытанное мною потрясение было невероятно сильным, почти невыносимым. В голове стоял звон, грудь жгло, как огнем. Это же наверняка что-то значит! Просто должно значить! Я пошатнулся и невольно выбросил вперед руки, пытаясь предотвратить собственное падение. Листы бумаги и письменные принадлежности во все стороны разлетелись по полированному полу.
«Руна! Руна!»
И тут до меня дошло, что Попрыгунья давно уже тщетно пытается привлечь мое внимание, но ее крики доносились как бы из другого мира. «Это же просто горячий воздух оставляет в небе такие следы! – кричала она. – Никакая это не руна! Сядь на место, Локи, черт тебя побери! Пожалуйста, сядь!»
Я понемногу пришел в себя и, растерянно хлопая глазами, понял, что столбом застыл у окна, а все на меня смотрят. Чувствовалось, что бедная Попрыгунья просто сгорает от стыда, мечтая свернуться в клубок внутри нашего общего мысленного пространства и стать невидимой. Сидевшая передо мной Стелла обернулась и наблюдала за происходящим со странным смешанным выражением отвращения и умиления. А тип в твидовом пиджаке смотрел на меня так, словно боялся, что я вот-вот взорвусь.
– Жозефина Лукас? Вы что, нездоровы?
В последний раз я был вот так же выставлен на всеобщее обозрение перед высоким троном Одина, когда асы злобно судили меня за кражу яблок Идунн [41] . Я огляделся. Все ученики давно перестали писать и дружно уставились на меня. Я наклонился, собрал бумаги и письменные принадлежности, которые сшиб со стола, и как ни в чем не бывало сказал:
– Э-э-э… простите, я нечаянно. У меня просто ноги немного затекли.
После чего я снова преспокойно уселся и, услышав, как за соседним столом кто-то пробурчал себе под нос: «Вот уродина!», почувствовал, что лицо мое вспыхнуло от гнева и стыда.
41
Собственно, Локи украл Идунн вместе с ее золотыми молодильными яблоками, чтобы, во-первых, выполнить требование волшебника Тьяцци, угрожавшего его жизни, а во-вторых, насолить асам, которые с исчезновением молодильных яблок стали стремительно стареть.
Стелла одарила меня понимающей усмешкой – сочувствие, смешанное с презрением. Я обратил внимание, что она, готовясь к экзамену, аккуратно подобрала свои патлы. За ушами у нее поблескивали маленькие заколки для волос в виде единорогов.
«Ну все, ублюдок. С меня довольно. – В голосе Попрыгуньи слышалось какое-то зловещее спокойствие. – Посмотрим, как ты без меня обойдешься».
Затем наступила тишина. Попрыгунья исчезла. Ни словечка. Ни всхлипа. Ни малейших признаков ее существования в нашем с ней общем теле. Собственно, именно к этому я с самого начала так страстно и стремился, однако ощущение оказалось отнюдь не таким приятным.