Завет Локи

Последовало довольно-таки длительное молчание. Потом Попрыгунья очень неуверенно сказала:

– По-моему, никакая это не загадка. Скорее некая побочно возникшая проблема.

– Не задумывайся над классификацией, – посоветовал я. – Подумай о том, что у меня действительно есть некий план. Подумала?

Я выразительно на нее посмотрел, и она улыбнулась.

– Да. Ведь у Локи всегда есть план, верно?

– Верно. И я обещаю, что непременно вернусь за тобой. Именем своим клянусь.

Она лишь молча кивнула. И не знаю уж почему, но этот ее безмолвный жест вызвал в моей душе такое мучительное чувство, словно некий клубок – что-то вроде колючей проволоки – опутал мое сердце и больно его стиснул. Да, я по-настоящему за нее тревожился – и эта тревога была тем более мучительной, что в настоящий момент я никак не смог бы приписать ее кому-то другому, – так что оставалось только удивляться, до чего быстро Попрыгунье удалось совершенно меня испортить, совратить своими человеческими чувствами. Душа моя была охвачена щемящей тоской. Внутри будто что-то дрожало. По-моему, это становилось как-то уж слишком похоже на любовь. На искреннюю заботу. На слабость.

– Попрыгунья, – спросил я, втайне опасаясь услышать самое страшное, – ты мне доверяешь?

Попрыгунья не задумываясь кивнула.

Я в отчаянии закрыл лицо руками и возопил:

– Ну неужели ты так ничему у меня не научилась?! Я же говорил: не доверяй никому. Поняла?

Попрыгунья растерянно на меня посмотрела.

– Но ты же сам сказал…

– Ах, да забудь ты, что я там тебе раньше говорил! – И с этими словами я развернул Слейпнира, и мы вновь устремились в глубины царства Сна, оставив позади созданный Архитектором мирок, который светился в темноте, как радужный мыльный пузырь.

Глава девятая

Описав петлю и следуя за цветами ауры Оракула, которые до этого привели меня к Архитектору, я выбрался из царства Сна в тот телесный мир, где оставался двойник Мимира.

Связанная тончайшей нитью со своим, если можно так выразиться, «близнецом», голова Мимира крепко спала в этом мире – как долго, я даже и предполагать не осмеливался. Попрыгунья тоже обладала подобной «нитью жизни», и эта нить останется невредимой по крайней мере до тех пор, пока не лопнет созданный Оракулом мир-пузырь, а сам он не вернется к своему бодрствующему «я».

Время в царстве Сна течет иначе, позволяя сновидцу странствовать во времени и пространстве часами, а то и днями или даже неделями, дрейфуя без руля и без ветрил, тогда как в бодрствующем физическом мире может пройти всего несколько секунд. Но теперь и я снова оказался в физическом мире, а значит, на счету была каждая секунда, имел значение каждый вздох. Жизнь Попрыгуньи зависела сейчас от того, как долго еще Оракул будет спать, как быстро мне удастся отыскать его голову и смогу ли я убедить Одина отправиться со мной в царство Сна.

Я понимаю. При стольких «если» возникает ощущение, будто никакого плана у меня на самом деле и нет. Но даже если я и впрямь немного подтолкнул Попрыгунью, заставив ее поверить, что план наших дальнейших действий полностью составлен, я все же не солгал. Разве что дал понять, что знаю, как решить ту задачку про перевозчика. Собственно, проблема перевозчика – как и моя собственная – заключалась в том, чтобы никогда не позволять волку оставаться наедине с козой, а козе – наедине с капустой. Однако же мой вариант оказался несколько более сложным, ведь у меня несколько «коз и волков», и всех их нужно в итоге разместить на разных берегах реки Сновидений, да еще и в разных местах; я уж не говорю уж о самом перевозчике, то есть обо мне, ибо возможность выжить даже в столь запутанной ситуации для меня по-прежнему имела кое– какое значение.

Но как же я надеялся добиться искомых результатов, спросите вы, в полном одиночестве да еще и лишенный физической формы? Ну, в свое время мне удалось выяснить, например, такую важную вещь: о любом существе можно многое узнать уже по тому, какие сны ему снятся. Так что сон Мимира дал мне немало пищи для размышлений; особенно его мечты об огромном храме, символ в виде креста, высеченного на поверхности камня, и гигантский орган с таким странным для слуха названием Machina Brava, а также, разумеется, личность настоящего Архитектора. Все это в сочетании с тем фактом, что в мелькании миллионов подписей и прочих личных знаков, которые я видел на поверхности реки Сновидений, цвета ауры Оракула были отчетливо различимы и представлялись тесно связанными с другим набором цветов – то есть с аурой какого-то человека. Неужели кто-то из людей действительно выкопал из земли голову Мимира? И этого несчастного тоже угораздило попасть под воздействие чар проклятой башки, пророчества которой некогда так дорого обошлись асам?

Верхом на Слейпнире я продолжал идти по следу, оставленному аурой Оракула. Ее цвета отчетливо проступали в путанице прочих, менее значимых, следов. Впрочем, и тот, второй след тоже был виден мне достаточно хорошо; иногда он пересекался со следом Оракула, иногда вился где-то рядом, и в итоге, как я и предполагал, эти следы привели меня в некий почти узнаваемый мир. Мир ярких чудесных красок – зеленой, золотой и серебристо-голубой, цвета льда. Мир гор и долин; мир покрытого вечными льдами Севера и плодоносного Юга; мир, где берега всех островов и материков омывают воды Единого Океана…

Прошло уже очень много времени с тех пор, как я, увлекаемый Хеймдаллем, рухнул с парапета Асгарда вниз, в долину Идавёлль. В те времена мир, где обитало племя Людей, был темным, холодным, жестоким. Солнце и Луна были проглочены чудовищными волками; с гор в долины сползли ледники; армии живых мертвецов заполонили землю, вынырнув из многочисленных притоков реки Сновидений, и огромная их армия собралась в замерзшем Железном Лесу. Ну да, вы правы: в моем тогдашнем положении следить за переменами климата было невозможно. Но мне было известно, что трехгодичная Зимняя Война здорово опустошила землю и изрядно выкосила людское население, превратив людей в подобие падальщиков, питающихся разлагающимися останками своего мира. И я, видя, во что превращается земля, швырнул голову Мимира с парапета Асгарда вниз, в самые темные глубины этой скованной льдами земли, надеясь, что там она навсегда и сгинет. Но, как оказалось, проклятая башка ухитрилась не только уцелеть в этом страшном и чужом для нее мире, но и нашла себе пристанище в теле человека, дабы с его помощью и впредь воплощать в жизнь свои коварные планы.

Конечно же, именно так все и было! Я, собственно, и ожидал, что Мимир сумеет выжить – он всегда был чрезвычайно изобретательным. Но когда мы со Слейпниром вынырнули из туманного хаоса реки Сновидений, я все же не поверил собственным глазам. Я буквально замер при виде тех перемен, которые претерпел наш мир с тех пор, как я видел его в последний раз перед концом света. Пространство между равниной Идавёлль и Железным Лесом, некогда окутанное дымом и опустошенное, выглядело теперь совершенно иначе. Вместо темного неба, скрытого клубами дыма, я видел над головой безупречную синеву, лишь слегка запятнанную крошечными кудрявыми облачками. А вместо безлюдной искореженной равнины передо мной расстилался большой, полный жизни город: деревянные двухэтажные дома; узкие, вымощенные булыжником улицы, ведущие к реке; а на заднем плане высоко над крышами домов вздымались башни и шпили из золотистого, но как бы слегка закопченного камня.

Железный Лес отступил – многие деревья в нем были, по всей вероятности, срублены, чтобы построить эти дома, – а река, некогда неукротимая и бурная, была перегорожена плотинами, украшена мостами, приручена; теперь по ней плавали весельные лодки и паромы, а по роскошным набережным с променадами гуляли люди, и вдоль всего водного фронта виднелись отводные каналы.

Мне понадобилось некоторое время, чтобы осознать, что с падением Асгарда тот, наш, мир не рухнул. Я, разумеется, уже знал это – но все же не мог не испытывать странного удивления при виде знакомых мест. Сколько же времени прошло с тех пор, как пал Асгард? Похоже, этому новому миру лет двести, вряд ли больше. Но где же руины нашей цитадели? Где памятники? Где наши святыни? Неужели они все же оказались утрачены и быстро забыты?