Завтра будет среда

Все произошло, как я и хотела. Дежурные у входа не дежурили, дверь кабинета открылась без скрипа, и даже Троцкий, демонстративно посмотревший на часы, сказал одно только слово: «Однако».

Класс спал, как и месяц назад. У доски расстреливали Наташку. И я не сразу поняла, что изменилось. Солнце натянуло на себя облако, и на фоне серого прямоугольника отчетливо стало видно лицо Потапа. Его профиль. Он сидел боком к своим тропикам и смотрел вперед.

21 марта, день

Я слышала, что, когда сидишь на подоконнике, разбитую любовь пережить легче. Только нужны еще плед и кофе. Кофе мне нельзя, а на окне кактусы. Я не спеша составляла горшочки на пол, размышляя, как долго продержусь на узкой деревяшке. А кот Макс решил, что мы переезжаем, и забрался на шкаф, чтобы его здесь забыли.

– Мама, где плед?

– У нас его отродясь не было. Одеяло подойдет?

Я представила себя ватным сугробом и поняла, что переживать разбитую любовь мне придется еще долго.

На диване, у мамы под мышкой, было гораздо уютнее. Я вжималась в маму и думала, что вдвоем нам даже лучше.

– Давай переименуем Макса.

– Что еще за новости? С какой стати?

– Это проще…

21 марта, ночь.

Я проснулась среди ночи, потому что мне приснились две луны. Они двигались параллельно и никак не хотели пересекаться. Я открыла глаза, а сон продолжился. Два огромных желтых глаза смотрели на меня в упор, мигали, семафоря что-то важное, а потом кот Макс погладил меня лапой. И я заплакала.

24 марта.

У нас каникулы. То есть совсем. Перерыв в учебе, чтении, жизни.

Наташка качает головой. Она не знает большего преступления, чем кинуть человека, который практически признался тебе в любви. Я не хочу слышать о своей преступности и тасую карты. Дама треф, король червей. Кот Макс от нас не отходит, потому что мы постоянно шуршим. Он даже пытается гонять по паласу бубновую шестерку, которая гарантирует исполнение желаний. Я все жду, когда она выпадет. У меня только одно желание.

27 марта.

Мое новое развлечение – целыми днями смотреть в зеркало и думать почему. Почему вчера да, а сегодня нет? Почему он не спросил почему? Вдруг я попала под машину и лежала под белой простыней в морге? Или на меня напали по дороге и продали на органы? Потап внутри меня что-то лепечет, пытаясь найти оправдание, и быстро сдается под железобетонностью моих аргументов. Если бы не кот Макс, который иногда хочет есть, я бы уже раздвоилась, помирилась и вышла замуж.

1 апреля.

Каникулы кончились.

Я столкнулась с Потапом в пустом коридоре. Он как всегда опаздывал, и я… тоже. Кажется, мы поздоровались, он взялся уже за дверную ручку, и я сказала: «Извини». А он ответил: «Все нормально. Забей». Дернул дверь - и снова не открыл, потому что на меня напал кашель. Я кашляла, как туберкулезник с зоны, и сквозь слезы бормотала что-то про морг и органы. А он держался за ручку, нелепо блестящую на фоне облупленной краски, и смотрел на меня сверху вниз. Как на собачонку. Как на дурочку. Он жалел меня - дикую, нецелованную, «нихренасе лошадь страшную».

И глаза у него были добрые-добрые.

Я сжала кулак. Кожа хрустнула, натянувшись на белых костяшках. И она бы лопнула, честное слово, лопнула, если бы Потап не перехватил мою руку:

– Как можно тебя любить, если ты сама себя не любишь?

5 апреля.

Я знаю, что делать дальше.

Я накрашусь как Леди Гага и сама приду к ним на репетицию. Без приглашения. Бородатые хипстеры будут вежливо толкаться в дверях, чтобы не смущать нас своим присутствием, а я выпью залпом абсент и скажу: «Научи меня целоваться».

Или нет. Лучше я возьму кота Макса для храбрости и пойду в детский садик, который Потап сторожит сегодня. Ведь завтра среда.

Нам не дано предугадать...

О том, что в мире нет справедливости, Митька знал уже давно: с тех пор как старший брат Матвей слопал Юлькино пирожное, а наказали его, Митьку. Годам к десяти он смирился даже с тем, что сестра не обязана делать за него домашние задания. Но сегодняшнего беззакония – посадить под арест, запретив и на балкон выходить – Митька перенести не мог.

Солнечные лучи весело кромсали синие шторы в лапшу, воробьи за окном прославляли свободу, а Митька униженно клянчил об отпущении грехов.

– Мам, ну, мама… Я же ни при чем. Он первый начал.

Клянчил и сам себя презирал: нужно было, ох, как нужно было уйти из дома до трех.

– Знать ничего не хочу, - мама увлеченно подкрашивала губы, не желая замечать терзаний сына.
– Вторая драка за неделю. Никаких улиц и телевизоров. Матвей, проследи. Матвей, ты слышал? Матвей! Да оторвись ты от компьютера!

– А? – старший брат Матвей повернул голову, по-прежнему прислушиваясь к ударам мечей и шороху драконьих крыльев, и в глазах его – распахнутых, безумных - сверкала отраженная сталь доспехов. – Да. Конечно. Бу сде.

– Тогда до вечера. Юля, доча! Полей цветы, слышишь?! Матвей… займись наконец уроками. У тебя ЕГЭ через месяц.

Дверь за мамой захлопнулась, похоронив надежды на освобождение. И в носу у Митьки зачесалось: то ли от пыли, то ли от слез.

Утруждать себя воспитанием младшего брата Матвей не собирался. Потому, недолго думая, загнал его в комнату к читающей сестре, где и приказал заняться делом. Каким, уточнять не стал: MMORPG – это вам не пасьянс раскладывать, отвлекаться на братьев некогда.

Изощренней пытки придумать было сложно: отовсюду на Митьку глазели ненавистные анимешные мальчики и девочки с разноцветными волосами. Не то что у него в комнате - два постера, зато какие! С братьями Газолями и Леброном Джеймсом. Исподлобья, точно, и вправду, в тюремной камере, Митька глянул на сестру, а потом уселся на ковре по-турецки. Даже на чужой территории он предпочитал жить по своим правилам.

В тишине звуки казались преувеличенными. Часы тикали по нервам, словно отсчитывали секунды до взрыва. Ду-май, ду-май…