Завтра

Я смог. И я успел.

Впервые за это долгое время понимаю, что совершил достойный поступок. Пусть не очень хорошо отыгравшийся на мне впоследствии.

Коротко киваю, пусть и снова вздрагиваю от боли.

Китнисс уверенно продолжает гнуть своё, не позволяя мне расслабиться. Она серьёзна, как и всегда, только сейчас более сосредоточена. Девушка хмурится и лишь изредка позволяет себе отрываться от работы. Я прекрасно помню, как тяжело она переносила дело, касающееся части медицины и вида человеческой крови.

При этом я всегда удивлялся, с какой лёгкостью она убивает животных, но с каким бледным лицом смотрит на свежие раны.

– Потерпи немного, ладно?- говорит Китнисс, обращаясь то ли ко мне, то ли к самой себе.

Пусть девушка искренне благодарна, но я не хочу, чтобы она, таким образом, искупала свою «вину». Внимательно ловлю каждое её слово, каждое движение и осторожное прикосновение к моей повреждённой коже.

– Мне очень жаль, что… Я причиняю тебе неудобства.

Китнисс замирает, так и не начав обрабатывать очередную ссадину. Она наклоняется ближе к моему лицу и хмуро интересуется:

– Скажи мне, Пит, ты случайно головой ненароком не ударялся?

– Нет, я правда…

– Ох, замолчи.- Она обрывает меня на полуслове, выпрямляется и снова смачивает чистый от крови край полотенца обеззараживающей перекисью. Затем с нарочитой небрежностью начинает промокать им очередную глубокую царапину. Я морщусь, но ничего не отвечаю.

Китнисс злится, но спрашивать, на что именно – я не хочу.

Ещё какое-то время мы сидим в молча. Китнисс деловито и бережно обрабатывает даже самые мелкие ссадины. Я же сижу молча, уставившись в окно. День уже наступил, солнечными лучами играя с бликами снега. Шёрстка Лютика, привычно сидящего на подоконнике, тоже отливает необычным золотым светом. Кот отбросил прежнюю неохоту и теперь с интересом наблюдает за происходящим.

В гостиной как никогда царит беспорядок. Но мне не кажется это неправильным. Напротив, дом не выглядит пустым обиталищем, за исключением его ненормального хозяина.

На полу, помимо разных флакончиков с антисептическими средствами, стоит таз, в котором в полу-алой воде отмокает моя рубашка.

Рядом книга, к которой Китнисс даже не притронулась с самого нашего возвращения.

– Зачем это тебе?- спрашиваю я, кивая в сторону небрежно брошенного альбома. Китнисс даже не оборачивается. Словно не расслышав моего вопроса, она молча выжимает остатки воды из полотенца и откладывает тряпку в сторону.

Затем быстрым движением откидывает косу за спину и, наконец, заглядывает мне в глаза.

– Для книги,- просто отвечает она.

Я хмурюсь, не до конца понимая смысла. Книга для книги.

Китнисс видит моё замешательство, и уголки её губ поднимаются в улыбке.

– У моей семьи была книга. В основном её можно считать познавательной. Иллюстрация растений – название, иллюстрация – название. Смысл не в этом,- разъясняет девушка.

Взяв альбом одной рукой, она присаживается рядом, и быстро отерев руки о брюки, открывает его.

Первое, что я отмечаю – старые, пожелтевшие страницы. Значит, книге уже немало лет.

На каждой из них нарисованы вживую, или приклеены, множество фотографий, иллюстраций. По нескольку на одной странице. Свадебное фото мистера и миссис Эвердин, малютка Прим на руках у Китнисс, лесная поляна в цветущее летнее время… всё, что так запомнилось, и с чем было связано счастливое детство. Те вещи, которые вряд ли когда-нибудь забудутся.

Теперь я понимаю, насколько важен для девушки этот альбом.

Китнисс быстро перелистывает страницу за страницей, не позволяя хорошо рассмотреть ни одной фотографии.

– И у меня появилась идея. Что если сделать свою книгу. Книгу… памяти. Заносить в неё что-то из прошлого, что-то из настоящего. Видеть и вспоминать, как было когда-то.

– И как будет потом,- поправляю я, всё ещё с интересом блуждая глазами по истёртым страницам.

Китнисс согласно кивает и задумчиво начинает поглаживать шершавую постаревшую обложку книги.

– Мне нравится,- в конце концов, заключаю я.

Рука девушки замирает, а серые глаза с удивлением и добротой начинают смотреть на меня.

– Серьёзно?

– Конечно. Я уверен – у тебя получится. Ведь здесь столько всего,- я киваю в сторону альбома у неё в руках.

– Такое нельзя забыть.

«Ну-ну».

Я с усилием подавляю усмешку на своём лице, цепляясь взглядом за помятый уголок страницы.

Внезапно, Китнисс вновь становится серьёзной. Добрая улыбка пропадает, превращаясь в тонкую полосу, искренний блеск в глазах - тухнет, и девушка нервно начинает, теперь постукивать по истёртой обложке. И когда я уже пугаюсь, что сказал что-то ненужное, она неуверенно начинает говорить:

– Ты мог бы мне помочь. У тебя ведь тоже были…- Девушка хмурится и закусывает губу. «У тебя ведь тоже были близкие». Я часто думаю об этом. О их смерти. Это покажется странным, но я бы не хотел, чтобы сейчас они находились рядом со мной. Какой-то, совсем крохотной частью души, я радуюсь, что их нет сейчас.

Я не хочу, ведь им приходилось бы страдать так же, как и оставшимся выжившим. Не хочу, чтобы помимо всего, им приходилось делить со мной один дом, одну улицу, один Дистрикт. И дело не в семье. Дело во мне. В том, кем я стал.

Я был бы искренне счастлив, будь они сейчас живы. Но это счастье я бы разделял с самим собой.

Упорно цепляюсь взглядом за книгу, и как не странно, это помогает мне держать эмоции на замке.

Я хмурюсь, открываю рот, собираясь дать ответ, но затем сразу же плотно сжимаю губы.

Раньше Китнисс была безмерно дорога мне. Как и семья. Только братья и родители погибли, а она – единственный родной и такой важный человек, сейчас не боясь, сидит бок о бок с не человеком, который в любой момент может наброситься на неё. Опускаю глаза на свои руки, ранки на которых теперь тщательно промыты, и поневоле начинаю испытывать ещё большее чувство вины.

– Хочешь, чтобы я вспомнил?- Осмеливаюсь, наконец, задать один из главных вопросов, всё это время неугомонно вертящихся у меня в голове.

Китнисс внимательно наблюдает за мной своими серыми глазами, словно как в том самом кошмаре, пытается что-то сказать взглядом.

– Нет,- просто отвечает она, тем самым напрочь ломая все мои предположения, тщательно и логически выстроенные на протяжении этих нескольких недель, проведённых в двенадцатом.

– Тогда зачем всё это?- восклицаю я, совсем забывая об осторожности и настроенном липовом спокойствии.