Завтрашний ветер

как Пушкин, так самозабвенно не любил переполнен-

ную трагедиями жизнь, и не случайно Блок в зна-

менитой речи «О назначении поэта» сказал: «В этих

веселых истинах здравого смысла, перед которым мы

все грешны, можно поклясться веселым именем Пуш-

кина». В стихах Пушкина днем с огнем не сыщешь

какого-либо намека на психологический бюрокра-

тизм. Поэтому горестно, когда встречаешь у некото-

рых школьников скучающую мину: «Эх, опять Пуш-

кина на дом задали...» Перефразируя Пушкина, ска-

жу, что зубрежка и поэзия две вещи несовместные.

В зубрежке всегда есть что-то от эмбрионального

бюрократизма, а слепое подражательство Пушкину,

искусственное перенесение стиха девятнадцатого века

в двадцатый есть не что иное, как бессмысленная шко-

лярская зубрежка. Порой мы почему-то напускаем

на себя выражение умеренности, стесняемся юно,

озорно улыбнуться в стихах или побаиваемся дать

крепкую сатирическую пощечину. Что из того, если

кто-то обидится, а то и разозлится? По выражению

Пушкина, «острая шутка не есть окончательный при-

говор». Но иногда она становится окончательным

приговором, который обжалованию не подлежит, в

том случае, если отрицательные герои сами узнают

себя, да еще имеют глупость печатно негодовать, тем

самым выдавая точность адресата. Ответим тем же

всеохватывающим Пушкиным: «Должно стараться

иметь большинство голосов на своей стороне: поэтому

не оскорбляйте глупцов».

Выдвижение исподволь некоторыми критиками на

первый план таких поэтов, как Тютчев, Баратынский,

Фет, не может скрыть от нас того, что при всем их

большом таланте они не создали такой масштабный

лирико-эпический мир, как Пушкин, где воедино пере-

плелись и гражданские, и интимные мотивы, и добрая

шутка, и ядовито-саркастические пассажи, и аква-

рельная нежность.

Только владение всеми жанрами и позволяло Пуш-

кину создать энциклопедию характеров, без которых

немыслима настоящая эпика. Оглянемся на наши се-

годняшние поэмы, и, если мы будем честны перед

собой, наш взгляд станет печален. После замечатель-

ного, полного искрящегося народного лукавства Васи-

лия Теркина много ли создали мы действительно

живых поэтических героев, шагнувших на страницы

из реальности и снова зашагавших по ней, уже с

поэтическим паспортом?

Знание истории Пушкин возводил в ранг чест-

ности, ставя знак равенства между исторической обра-

зованностью и обязанностью. «Уважение к минувше-

му— вот черта, отличающая образованность от дико-

сти». Добавим, что оснащенное внешней культурой

хамство еще хуже первобытной дикости. Пушкин за

свою короткую жизнь успел написать не только о

своей эпохе, но и о временах Степана Разина, Году-

нова, Петра Первого, Пугачева, не гнушаясь архив-

ной пылью, под которой он находил самородные кру-

пинки разгадок не только своего времени, но, быть

может, и будущего. Создание истории не означает

архивариусной дотошности, не освещенной мыслью,

связующей отдельные разорванные звенья в одно

целое. Восстановить связь времен можно, лишь обла-

дая знанием мировой философии и выработав на ее

основе собственную. Таким был Пушкин, сквозь цен-

зурные рогатки несущий свою философию народу, с

пониманием того, что «народная свобода — следствие

просвещения». Философия Пушкина не была аполо-

гией отрешенности ума, обремененного познаниями

и брезгливо воспарившего над человечеством. Неда-

ром Пушкин обожал Дельвига за то, что он был зем-

ным при всем его идеализме: «Дельвиг не любил

поэзии мистической. Он говаривал: «Чем ближе к

небу, тем холоднее».

Пушкин не чурался прямого публицистического

удара, если этого требовала его гражданская совесть.

Он разоблачал с одинаковой силой и отечественных

«полуподлецов-полуневежд», и расистов-плантаторов

в далекой Америке, как бы предваряя поэтический

тезис Маяковского: «Очень много разных мерзавцев

ходит ПО пашей земле и вокруг». Пушкин был вели-

колепным критиком — язвительным, если нужно, и

одновременно умевшим восхищаться работой писате-

лей — и российских, и зарубежных. Он так писал

об отношениях писателей друг к другу: «Херасков

очень уважал Кострова и предпочитал его талант

своему собственному. Это приносит большую честь

и его сердцу, и вкусу». Пушкин щедро дарил темы

собратьям по перу. Разве такому чувству локтя нам,

иногда раздираемым групповой мышиной возней, не

полезно бы было поучиться у Пушкина, именем кото-

рого мы все клянемся?

Именно чувство хозяйской ответственности за рос-

сийскую словесность и заставило Пушкина взяться

за редактуру журнала, хотя под тогдашним надзором

идеологической жандармерии это было нелегко, и с

одной стороны Пушкину приходилось срывать нервы

в каждодневной борьбе с бенкендорфовщиной и бул-

гаринщиной, а с другой стороны выслушивать упреки

некоторых не понимавших его задачи прогрессивных

людей того времени. Но Пушкин взял на себя тяже-

лое и славное бремя Ивана Калиты — собирателя

национального духа — и с честью вынес это бремя.

Если бы у меня, как в сказке, была возможность

воскресить только одного человека, я воскресил бы

Пушкина...

ДА ТУТ И ЧЕЛОВЕК...

Баратынскому и повезло и не повезло — он был