Завтрашний ветер

Война... Я помню, шибко Гитлер начал...

Но, «враг народа»,— для победы нашей

я на Кавказе строил ГЭС опять.

Ее в скале с хитринкой мы долбили,

и «хейнкели» ночами нас бомбили,

но не могли, сопливые, достать.

Вокруг, следя, конвойные стояли,

но ты не понимал, товарищ Сталин,

что, от конвоя твоего вдали,

тобой пронумерованные зеки,

мы шли через моря и через реки

и до Берлина с армией дошли.

Никто героем здесь не назывался.

Над нами красный стяг не развевался,

но бились мы за Родину свою.

И мы, сомкнувшись, как под красным стягом,

отпор давали власовцам, блатягам

и прочей контре, будто бы в бою.

«Врагом народа» так же оставаясь,

я строил ГЭС на Волге, не сдаваясь.

Скрывали нас от иностранных глаз.

А мы рекорды били. Мы плевали,

что не снимали нас, не рисовали

и не писали очерков про пас.

Но я старел, и утешала Волга

и шелестела мне: «Еще недолго...»

А что недолго? Жить? Сутул и сед,

я нес, вконец измотан, свою муку,

когда в уже слабеющую руку

Двадцатый съезд вложил мне партбилет.

Не буду говорить, что сразу юность —

ах, ах! — на крыльях радости вернулась,

но я поехал строить в Братске ГЭС.

Да, юность, мальчик мой, невозвратима,

но посмотри в окно: там есть плотина?

И, значит, я на свете тоже есть.

Я вижу, ты, мой мальчик, что-то грустен.

Ты грусть свою заешь соленым груздем,

и выпей-ка да мне еще налей.

Разбередил тебя? Но я не каюсь:

мае надо бередить... Ну, а покамест

продолжу я насчет отцов-детей.

Ты помни, видя стройки и плотины,

во что мой свет когда-то обратили.

Еще не все — технический прогресс.

Ты не забудь великого завета:

«Светить всегда!» Не будет в душах света —

нам не помогут никакие ГЭС!

Ты помни наши звездные папахи,

горевшие у нас в глазах пампасы,

бессонницу строительных ночей,

«Я большевик!»— под той проклятой лампой

и веру в жизнь за лагерной баландой...

Ни в чем таких отцов предать не смей!

Ты помни всех, кто корчевал и строил

и кто не лез в герои — был героем,

себе не накопивши ни копья.

Ты помни комиссарскую породу—

они иг лгали никогда народу,

и ты не лги, мой мальчик, никогда!

Но помни и других отцов — стучавших,

сажавших или подленько молчавших,—

в Коммуне места нет для подлецов!

Ты плюй на их угрозы или ласки!

Иди, мой мальчик, чист по-комиссарски,

с отцовской правдой против лжи отцов!

И ежели тебе придется туго,

ты не предай ни совести, ни друга:

ведь ты предаешь и мертвых и живых.

Иди, мой мальчик! Знай, готовясь к бою:

Алешка, я и Ленин за тобою.

И клятвой повтори: «Я большевик!»

ЛЕСГАФТ

...Лицо, позволившее себе подоб-

ный поступок... не должно быть тер-

пимо на учебной службе...

Докладная записка министра про-

свещения Д. А. Толстого по пово-

ду статьи П. Лесгафта в жСанкт-Пе-

тербургских ведомостях», разобла-

чавшей порядки в Казанском уни-

верситете.

Резолюция царя:

«Разумеется, уволить, не допускать»

Каждое произвольное действие

очень грустно, но еще грустнее и

прискорбнее, если от произвола и без-

законных действий нет защиты, если

отказываются не только разби-

рать, но и слушать о том, что дела-

ется...

П. Ф. Лесгафт

«Зачем вы,

милейший Петр Францевич,

в крамольные влезли дела?

Любовь к либеральненьким фразочкам

до глупостей вас довела.

Накладно в политику впутываться.

Сожрут при гарнире любом,

лишь будут выплевывать пуговицы».

«Не выплюнут...

Все же с гербом».

«При вашем таланте анатома

карьеру испортить в момент!

Зачем, объясните?»

«А надо ли?

Ведь совесть для вас —

рудимент».

«Так, значит, подлец я?»

«Не полностью.

Вы полностью трус —

это да,

а трусость издревле

для подлости

питательная среда».

«Но есть и стратегия тонкая.

Порою разумнее —

вспять.

Прославлен бывает потомками

лишь тот,

кто умел отступать.

Бессмысленна удаль строптивая».

«Но часто,

когда мы хитрим,

красивое имя «стратегия»

для трусости лишь псевдоним».

«Протесты писать не наскучило?»

«Немножко».

«Совсем надоест.

Не стоит открытья научного

любой социальный протест.

Не рухнет стена,

если крикнете».

«Шатнется —

довольно того.

Протест социальный —

открытие

себя

для себя самого.

Пора эту стену сворачивать.

Под камень лежачий вода...»

«Течет, уверяю, Петр Францевич,

но камню спокойней тогда».

«Нет,

этот прогресс понемножечку

такой же, простите, смешной,

как йодом намазывать ножечки

кровати,

где стонет больной.

Негоже быть медику олухом.

Что весь этот гнойный режим?

Злокачественная опухоль,

а ею мы так дорожим.

К чему заклинанья магические —

не спустятся духи с высот.

Вмешательство лишь хирургическое

Россию, быть может, спасет».

«Кромсать по живому?

Опасности

не видите?»

«Вижу. Я трезв.

Но следует скальпелем гласности

решительный сделать надрез».