Завтрашний ветер

пор жива и не умрет никогда, воздвигнутая Хемин-

гуэем словно каменное изваяние страданий и борь-

бы. Именно на яхте, названной сПилар», Хемингуэй

ходил во время второй мировой войны на поиск

немецких подлодок.

По это было уже не искусственным, а естествен-

ным проявлением исключительного характера в иск-

лючительных обстоятельствах. Личное мужество об-

рело смысл. Этим смыслом стал антифашизм. «Чело-

век один не может быть. Нельзя теперь, чтобы чело-

век один. Все равно человек один не может ни чер-

та...» — вот что хрипел умирающий Гарри Морган,

всю жизнь ставивший только на себя, но понявший

перед смертью, что такая ставка обречена. Хемин-

гуэй ставил на Ипполито.

Он не хотел быть только писателем. Большим

писателем не может быть тот, кто только писатель.

Гражданская уклончивость, социальное равнодушие

или ложно сделанный выбор исторической ставки не-

избежно ведут к саморазложению даже крупных

талантов. «Разбогатев, наши писатели начинают жить

на широкую ногу, и тут-то они попадаются. Теперь

уж им хочешь не хочешь приходится писать, чтобы

поддерживать свой образ жизни, содержать своих

жен, и прочая и прочая. А в результате получается

макулатура... А бывает и так: писатели начинают

читать критику. Если верить критикам, когда те поют

тебе хвалу, то приходится верить и в дальнейшем,

когда тебя начинают бранить, и кончается это тем,

что теряешь веру в себя...»

Не надо верить легендам о Хемингуэе как об иска-

теле приключений. Он искал не приключений, а осмыс-

ленной точки приложения личного мужества. Возмож-

но, момент, когда эта точка расплылась в его глазах,

и стал его концом. Возможно, он почувствовал, что

так и не написал своей главной книги, о которой

думал всю жизнь. Но он успел написать самого себя,

а это немало.

Хемингуэй врубил в сознание читателей, может

быть, больше, чем собственные книги, — собствен-

ный образ как автора этих книг.

С такими людьми, как Хемингуэй, не обязательно

встречаться — все равно есть ощущение встречи. Он

рассыпал свой образ по множеству своих героев, а

его герои стали частью нас, — значит, и он стал нами,

и в этом его бессмертие. В этом для него и была

задача литературы, и он ее выполнил: «Задача писа-

теля неизменна. Сам он меняется, но задача его ос-

тается та же. Она всегда в том, чтобы писать прав-

диво и понять, в чем правда, выразить ее так, чтобы

она вошла в сознание читателя частью его собствен-

ного опыта».

Сейчас, когда вопрос сокращения, а затем пол-

ного уничтожения оружия массовых убийств явля-

ется главным вопросом современности, слова «К убий-

ству привыкнуть нельзя» звучат как завещание Хемин-

гуэя. Но великие книги, являющиеся духовным ору-

жием человечества в борьбе за справедливость, —

это то оружие, которое сокращению не подлежит.

Скажем таким книгам с благодарностью и надеж-

дой, что они нам будут служить вечно: «Здравствуй,

оружие!»

ОТКУДА ЭТИ ПИСЬМА В НИКУДА

О фильме «Письма мертвого человека»

Война — одна из самых страшных, преступно до-

рогостоящих проверок человека на человечность. Про-

верки атомной войной человечество еще не прошло, и

кто знает, останется ли хоть одна живая душа, спо-

собная проанализировать эту проверку, если такая

война, не дай бог, стрясется.

Но такую проверку можно и нужно делать вообра-

жением искусства. Проверка на человечность нуж-

дается и в предпроверке — пусть при помощи интуи-

ции, фантазии, гипотезы.

Начиная с момента Хиросимы, неизбежно воз-

никла футурология потенциальной ядерной катаст-

рофы. Эта футурология породила и политическую

спекуляцию, и искренние, но слабые произведения.

А все-таки родилось и настоящее искусство, выходя-

щее за рамки алармистских плакатов. В кинемато-

графе первым сильным фильмом такого рода была

лента американца Стэнли Крамера «На последнем

берегу», к сожалению, показанная у нас только в

творческих клубах. Сенсацией стал американский

телевизионный фильм «День после...», показывающий

пашу планету, разрушенную ядерной катастрофой.

Художественно он слабее крамеровского, но публи-

цистически действеннее. Благородные намерения ав-

торов фильма несомненны, хотя они не избежали

односторонней трактовки в причине возникновения

третьей мировой войны.

В советском кинематографе таких футурологиче-

ских попыток до сего времени не было. В моей па-

мяти детства, правда, сохранился предвоенный фильм

«Если завтра война», лучезарно рисовавший нашу

молниеносную победу в случае фашистского нападе-

ния. Картина была запоздало раскритикована после

сурового урока многомиллионных потерь. Не поме-

шала ли нам эта картина, заодно с другими прояв-

лениями беспечности, должным образом подгото-

виться к войне, не подействовала ли она размагничи-

вающе не только на так называемых «простых

зрителей», но и на тех, по чьему заказу она была

сделана?

Наше искусство правильно не встает на путь на-

рочитой «кошмаризации» будущего, но мы порой

впадаем в другую крайность, избегая говорить о тех

ужасах, которые ожидают нас всех в случае, если