Завтрашний ветер

ные теории».

Слоняние из кабака в кабак, самозапутываиие в

паутине компаний, полупьяное созерцание коррид,

подстреливание львов и антилоп — все это лишь

ложный ореол вокруг Хемингуэя, частично создан-

ный им самим, частично авторами бесчисленных вос-

поминаний о нем. Главной трагедией Хемингуэя было

несоответствие его жизненных идеалов и его жизнен-

ного антуража. К счастью, не на всю жизнь. Вот что

он сам писал про собственное окружение: «Но самому

себе ты говорил, что когда-нибудь напишешь про

этих людей, про самых богатых, что ты не из их

племени: ты соглядатай в их стане».

Хемингуэя ужасала возможность стать одним из

тех писателей, о которых он говорил так: «Он загу-

бил свой талант, не давая ему никакого применения,

загубил, изменяя себе и своим верованиям; загубил

пьянством, притупившим остроту его восприятия,

ленью, сибаритством, снобизмом, честолюбием и чван-

ством, всеми правдами и неправдами... Талант был,

ничего не скажешь, но вместо того чтобы применять

его, он торговал им».

Понимая опасность оказаться раз и навсегда втя-

нутым в карусель богемной жизни, Хемингуэй стал

придумывать для себя другие опасности. Он изобрел

себе вторую, охотничью, жизнь. Но, в сущности, вся

его жизнь была охотой за смыслом мужества.

Ведь одно дело охота на большую рыбу нищего

старика, для которого это вопрос жизни и смерти, и

другое дело, когда это вопрос специально организо-

ванных опасностей. Конечно, это тоже познание жиз-

ни, но самое ее глубокое познание не принадлежит

к числу организуемых. Обыкновенному человеку и в

голову не придет изобретать опасности. Они ежеднев-

но окружают его, куда более страшные, чем львиные

когти. Невозможность найти работу или страх поте-

рять работу, ощущение себя лишь ничтожным звеном

в индустриальной цепи, тоскливое однообразие бы-

та — вот джунгли, зачем ездить в Африку на их

поиски? Кстати, для проводников-профессионалов, со-

провождающих белых охотников в африканских джун-

глях, охота — это вовсе не экзотика опасностей, а

быт, из опасностей состоящий.

Есть еще одна из самых страшных опасностей,

подстерегающая человека, где бы он ни был, — это

одиночество. Для того, чтобы проверить свое муже-

ство в борьбе с этой опасностью, вовсе не обязатель-

но гоняться за ней у снегов Килиманджаро — она

всегда рядом. Грифы, ожидающие мгновения, когда

мы сдадимся, чтобы выклевать нам глаза, невидимо

восседают на всех городских светофорах, а не только

на далеких от цивилизации скалах. Трагедия Френ-

сиса Макомбера, случайно или не случайно подстре-

ленного собственной женой на охоте, не страшнее

трагедии глухого старика из рассказа «Там, где чисто,

светло», одиноко пьющего аперитив в кафе, из кото-

рого его в конце концов выгоняют. Хемингуэя тяну-

ло к раскрытию жизни человечества через обыкно-

венного человека в обыкновенных обстоятельствах,

что было свойственно, скажем, Чехову. Но то ли от

неуверенности в интересности обыкновенного, то ли от

собственной биографии, которая была коллекциони-

рованием необыкновенностей, Хемингуэй больше при-

бегал к исключительным характерам в исключитель-

ных обстоятельствах. Это приводило иногда к мучи-

тельным противоречиям. Однажды произлеся: «К

убийству привыкнуть нельзя», можно ли привыкать

к развлекательной охоте, ибо она тоже убийство?

Мужество, проявляемое в развлечениях, — это

эрзац. Настоящее мужество проявляется лишь в усло-

виях жизненной необходимости его проявления. Но

что считать жизненной необходимостью? Гарри Мор-

гана из «Иметь и не иметь» трусом не назовешь. Но

он умирает ни за что ни про что. Его смелость ли-

шена нравственности — это лишь инстинкт самоза-

щиты. Можно ли борьбу лишь за собственное сущест-

вование возводить в подвиг?

Переломным моментом в жизни Хемингуэя была

гражданская война в Испании. Здесь ему не нужно

было искусственно создавать ситуации для проявле-

ния мужества. Это был повод для единственно до-

стойного мужества, освещенного благородством цели.

Всех матадоров, львов и антилоп смел со страниц

Хемингуэя ветер пожарищ. Личные несчастья людей,

не находящих себе места в жизни, отступили перед

темой парода, не находящего себе места в собствен-

ной стране. Рядом с подвигом антифашизма охот-

ничьи подвиги оказались игрушечными. Настоящему

человеку наблюдать человеческую корриду из безо-

пасной ложи стыдно. А Хемингуэй был именно таким

настоящим человеком. Проклявший бессмысленность

первой мировой войны, он заявил, что есть и другая

война, «если знаешь, за что борются люди, и знаешь,

что они борются разумно».

В облике шофера Ипполито он увидел сражающий-

ся народ и пошел вместе с этим народом. «Пусть кто

хочет ставит на Франко, на Муссолини, на Гитлера.

Я ставлю на Ипполито». Ставка Хемингуэя на Иппо-

лито была проиграна. Но только временно. Ставка

на народ в конечном счете беспроигрышна.

Испанский народ был лицемерно предан. Интер-

бригадовцы покидали Мадрид, размазывая слезы по

небритым, прокопченным дымом пожарищ лицам. Но

Роберт Джордан до сих пор тащит взрывчатку на

спине, чтобы помочь народу. Старуха Пил ар до сих