Завтрашний ветер

цом, глядя на президента. Корреспондент нарушал

журналистский закон, преподанный ему шефом ино-

странного отдела: «Не будьте ни на чьей стороне —

только на Стороне сенсаций. Помните: лучшие ново-

сти— это плохие новости».

Корреспонденту нравилось то, что говорил Альен-

де. Не должно было нравиться, но нравилось. Кор-

респонденту не хотелось, чтобы такой человек был

обречен. «Что, если ему сказать о моем разговоре с

боссом ИТТ? Назвать имя Пиночет, но здесь, в пре-

зидентском кабинете, наверное, полный «баггинг»1.

Если пришили даже генерала Шнейдера, почему не

устроить автомобильную катастрофу американскому

журналисту? Будет даже выгодно. Завопят о «крас-

ном терроре»... Я, кажется, становлюсь трусом. Не-

ужели меня тоже купили? Не прямой взяткой, а

положением, журналистским именем, так называемы-

ми перспективами? Неужели я еще недавно в Кент-

ском университете шел на антивоенную демонстра-

цию рядом с Аллисон Краузе? Ее кровь тогда брыз-

1 Подслушивание (англ.).

пула на рукав моей джинсовки... Я написал мой пер-

вый репортаж — прославился на этой крови, а те-

перь боюсь предупредить хорошего человека, кто его

будущий убийца?»

Когда корреспондент вышел, президент заметил

оставленный им на краю стола блокнотный листок.

На листке печатными буквами было написано одно

слово: «Пиночет». Президент скрутил бумажку, под-

жег ее и бросил в медную пепельницу, подаренную

ему шахтерами Антофагасты. «По-видимому, прово-

кация...— подумал Альенде, следя, как догорают эти

буквы — черные на золотом.— Левые тоже меня про-

воцируют, чтобы я начал аресты среди генералов. Хо-

тят поссорить меня с армией, поднять ее против на-

родного правительства... Нельзя на это поддаваться».

Президент вспомнил, как генерал Пиночет, дру-

жески взяв его под локоть после вчерашнего засе-

дания, доверительно сказал: «Вам нужно отдохнуть.

Вы почти не спите. За спиной армии вы можете спать

спокойно». Альенде ощутил какую-то холодную сталь-

нннку в кончиках пальцев Пиночета, и ему стало не

по себе. «Я становлюсь мнительным,— нахмурился

президент.— Такая посредственность, как Пиночет,

и вдруг — заговорщик? Он слишком туп и труслив

для этого... Нервы, проклятые нервы... Вчера, когда

сотрудник министерства внутренних дел положил на

мой стол информацию о распространении слухов

про мою психическую неполноценность, мне показа-

лось, что он насмешливо изучает мою реакцию на

это. Я поднял глаза, а на его лице была лишь служ-

бистская учтивость. Кто знает, какое у него было ли-

цо в тот момент, когда мои глаза были опущены?

Опять мнительность... Надо взять себя в руки. Но

как взять в руки ситуацию? Она по-рыбьи виляет

хвостом, ускользает, растворяется. Почему вернулся

Неруда из Парижа, который он так любит? Когда

я спросил его, что случилось, он ответил: «Я — ан-

тикрыса». Я тогда не сразу сообразил — была обыч-

ная банкетная толкотня... Теперь понимаю. Это же

просто... Крысы бегут с тонущего корабля, а Пабло

вернулся на корабль. Но разве корабль тонет? Он

трещит, у него много пробоин, но он идет. Он доплы-

вет до порта. Если я не доплыву — неважно... А хо-

телось бы пройтись к тому порту, к которому я

плыл всю жизнь... Шутка Неруды была предупреж-

дением. Поэты, может быть, не разум, но инстинкт

нации... ее интуиция. Рауль Рамой Хименес когда-то

сказал, что Пабло Неруда — лучший плохой поэт.

Его раздражало многословие Пабло. Но когда Хи-

менес побывал в Латинской Америке, он изменил

мнение о Неруде и написал другое: «Неруда как

будто хочет заполнить гигантские обессловленные

просторы Латинской Америки и объединить их сво-

ими стихами». Вот это точно... Двадцать стран, гово-

рящие на одном и том же языке, когда-нибудь объ-

единятся. Но как найти общий духовный язык для

стольких разных народов, если в такой маленькой

стране, как Чили, мы не можем его найти для одного

народа? Меня подталкивают на аресты. Но когда

начинаются аресты, они превращаются в снежный

ком, а он — в лавину, сметающую и виновных и не-

виновных. Жестокость, даже вынужденная, превра-

щает справедливость в несправедливость. Но если

справедливость слишком мягкотела, жестокость

ее подминает, раздавливает. Мягкотелая справед-

ливость невольно становится причиной стольких же

жертв, отданных ею без борьбы на расправу, и раз-

ве тогда она — справедливость? Как найти ту един-

ственную грань, когда справедливость будет не на-

столько жестока, чтобы стать своей противоположнос-

тью и чтобы она одновременно не была неспособной

защитить сама себя?»

Так спрашивал себя президент Альенде и не нахо-

дил ответа, а толпа женщин, колотя по днищам пус-

тых кастрюль, скандировала под окнами «Ла Монеды»:

— А1#о сотег! А1&о сотег!

Была середина августа 1973 года.

Одиннадцатое сентября, когда Пиночет отдаст

приказ о бомбардировке президентского дворца, бы-

ло уже недалеко...

СПРАВЕДЛИВОСТЬ ЗАВТРАКА

Году в пятьдесят седьмом мне позвонил Семен

Исаакович Кирсанов:

— Приехал Неруда... Я устраиваю в его честь

ужин... Раздобыл по этому случаю седло горного ба-

рана... А Неруда обещал сделать какой-то замеча-

тельный коктейль...