Завтрашний ветер

Неруда, хотя он был гостем, вел себя на этом

вечере как гостеприимный, любезный хозяин.

Когда он вошел, первым его вопросом было:

— Все есть для коктейля? Ага, есть джин, есть

лимоны... Фу, это сахарный песок, а мне нужна са-

харная пудра... Можно ее достать? Лед слишком

крупными кусками — его надо потолочь... Настоящий

дайкири делается с крошеным льдом...

Он вообще любил угощать. Вся поэзия Неруды —

это приглашение к большому столу, за которым все

в тесноте, но не в обиде, где на крепком дереве, за-

слоненном локтями рабочих, моряков, поэтов, стоят

его дышащие морем, землей, небом стихи. Его поэзия

воистину была справедливостью завтрака для всех,

когда за столом нет обделенных.

Прежде всего Неруда любил людей, обладал ред-

ким даром неутолимого любопытства к ним. Это лю-

бопытство не было узкопрофессиональным, недолго-

временным любопытством портретиста или фотогра-

фа-хроникера, которые так и сяк прыгают вокруг

человеческого лица, стараясь схватить его самые вы-

разительные черты, но запечатлев, мгновенно забы-

вают.

Человеческие лица входили внутрь самого Неру-

ды, оставались навсегда не только в его поэзии, но

и в его характере. Это было любопытство участия,

любопытство понимания цены каждой человеческой

жизни как чего-то неповторимого, что может кануть

в Лету и раствориться в ней безвозвратно. Неруда

потому понимал цену жизни, что никогда не забывал

о незримом присутствии смерти, которая через день,

а может быть, через мгновение выхватит того чело-

века, который сейчас с тобой разговаривает. Он по-

тому так любил Землю, что в нем жило постоянное

сознание возможности ее исчезновения, если люди

слишком легкомысленно и жестоко заиграются с ней.

Поэзия Неруды буквально набита усаженными

им за стол завтрака справедливости людьми. Это

его отец, пропахший паровозным дымом, его нежная

мачеха, его дядя, в стакане которого, как бабочка,

трепыхается молодое вино, это его любимая Ма-

тильда, чилийские шахтеры, крестьяне, бойцы интер-

бригады, в Испании, древние инки, несчастный раз-

бойник Хоакин Мурьета и многие, многие другие.

Поэзия Пабло Неруды похожа на монументаль-

ную скульптурно-живописную композицию Сикейроса

«Марш человечества» с той разницей, что в ги-

гантской мозаике лиц и характеров Неруда умел на-

ходить для каждого лица не просто символическое

решение, но и нежные акварельные краски. Все сти-

хи Неруды вместе — это соединение величественного

монументализма с акварельной тонкостью.

Перед столом завтрака справедливости, кото-

рый сразу становился судейским столом, Неруда

ставил обвиняемые им зловещие фигуры диктаторов,

угнетателей и их политических лакеев. Неруда был

добрейшим хозяином для тех, кто был достоин спра-

ведливости завтрака, но непримиримым к тем, кто хо-

тел бы отобрать этот завтрак у достойных его. Гнев

к негодяям всегда был признаком любви к ближним.

Если бы на Земле все было идеально, конечно, не за-

дача поэта политическая борьба. Но пока существует

несправедливость, большой поэт не вправе пытаться

встать над схваткой, а обязан быть внутри нее, за-

щищая первозданную духовную ценность человека.

Сила поэзии Неруды еще и в том, что, всю жизнь

занимаясь политической борьбой, он не ослабил

этим свое чувственное восприятие мира, не перешел

от масла и акварели к грубоватой плакатности. Если

ему это было надо, он писал и призывные плакаты, и

карикатуры, но тут же снова брался за натюрморты,

пейзажи, портреты, эпические полотна и никогда не

терял квалификации мастера.

Неруда ненавидел все, что есть смерть физическая

и смерть духовная, и любил все, что есть жизнь жи-

вая. В этом простая и мудрая двуединость филосо-

фии Неруды. Философия Неруды не ущемлена каким-

либо комплексом — она гармонична, полнокровна.

Его по-фламандски сочные оды «Яблоку», «Лодке»,

«Скатерти» и другие, нежные стихи о птицах Чили

сочетались в нем с постоянным подсмеиванием над

странной птицей Пабло, хрустальное целомудрие

сочеталось с высокой классической эротикой, слож-

нейшие метафорические построения чередовались с

прозрачной фольклорной простотой, и все это вмес-

те давало ощущение с неимоверной щедростью на-

крытого стола справедливости. За этот стол были

им приглашены люди, звери, птицы, деревья, звезды,

но даже и лук, и яблоки, и устрицы, и картошка чув-

ствовали себя на этом столе не жертвами, а тоже по-

четными гостями, героями стихов.

Литературные и политические враги называли Не-

руду себялюбцем, упрекали его в двуличии, в хит-

рости.

Да, он любил самого себя и не скрывал этого, но

он любил себя только как часть огромной семьи че-

ловечества, к которой он ощущал сыновнюю и одно-

временно отцовскую принадлежность. Нет ничего стыд-

ного в том, когда большой поэт знает цену не толь-

ко другим, но и самому себе.

Двуличие, хитрость? Да, он был хитер, но не той

хитростью, которая ум дурака, а хитростью мудреца,

которая не каждого одаряет привилегией загляды-

вать в свою душу, ибо взгляды многих любопытст-

вующих недобры и завистливы.

Как в любом большом человеке, в нем не могло

быть двуличия, ибо у него было не два, а тысячи лиц.