Зазеркалье

Дурачок замотал головой.

– Не-е… Ты чего, дядь Дюх? Они рядом ходят, но ящерица под землёй живёт. Глубоко закопалась. А каракатица – она другая. Она в воде.

Помолчав немного, Лёпа глянул куда-то в небо, а затем сказал:

– Она рекой пахнет.

***

Прелое сено пахло гнилью и сыростью.

Кролики копошились в вольере. Грязные, вонючие – каждую секунду они кусали друг друга за лапы и издавали надрывные крики, похожие одновременно на лошадиное ржание и плач ребенка.

– Че-то злые они у тебя, – сказал я продавцу, сидевшему рядом на пеньке.

Одетый в перемазанный камуфляжный костюм мужик равнодушно курил дешевую сигарету. Руки и шея у него были черны от загара и пыли, под ногтями скопилась грязь. Сплюнув на землю, хозяин двора хрипло ответил:

– А тебе что, детей с ними крестить? Как зажаришь, так подобреют.

– Разумно, – согласился я и отошёл от вольера.

Мужик потушил бычок и, кивнув на кроликов, спросил:

– Выбрал? Которого берёшь?

Я пожал плечами.

– Да любого. Главное, чтоб не слишком тощий.

– Ты мне тут не надо, – выпятил грудь мужик. – Какой тощий? Они у меня все – атлеты.

Я ещё раз глянул за заборчик вольера. Костлявые, с облезшей шкурой кролики грызли друг друга, толкаясь посреди дерьма, перемешанного с соломой.

– Ну вон того давай, – махнул я рукой, показав на кроля с чёрным ухом.

– Которого? Этого? Не, не дам. Гитлер не продаётся.

– Чего?

– Не продаётся, говорю, чего-чего. Другого бери.

Я невольно усмехнулся. Потом спросил:

– А почему Гитлер?

– Злой, сука. Как чёрт.

Хозяин двора вновь плюнул на землю. Потом зашёлся нехорошим кашлем.

– Ви-и-итя! – донесся бабский крик из дома.

– Хули надо?! – заорал мужик в ответ.

– Кроля делай, херли расселся? Готовить пора!

– Помолчи на хер! – крикнул хозяин двора. – Люди пришли, а ты орёшь, как свиноматка! Ща принесу! Ты мне не надо!

Он выматерился себе под нос, затем закурил новую сигарету и, нехотя, встал с пенька.

– Выбирай, короче. Я пока делом займусь. А то родная меня с ума сведёт. Ежа ей в пизду.

Подойдя к вольеру, мужик на секунду задумался. Затем достал из кармана толстую перчатку и, надев её, схватил за уши Гитлера. Кролик закричал, как ребенок. Забрыкался ногами, царапая мужику запястье.

– Ах, сука! – выругался хозяин двора, выронив изо рта сигарету.

Свободной рукой он схватил кролика за задние лапы, согнув его дугой. Ушастый не сдавался – продолжал извиваться всем телом. Тогда мужик подошёл к противоположному концу забора, и, отпустив уши кролика, взял увесистую дубинку.

– Ну-ка смирно, сученыш! – выругался громко.

Ушастый замер на секунду, повиснув головой вниз. Мужик взмахнул палкой. Один раз. Второй. Дубинка скользнула вдоль шерстки, словно бы и не задев животное. Только два глухих удара – будто по полному водой ведру – подсказали: не промахнулся.

Кролик обмяк. Чёрное ухо безвольно опустилось вниз.

«Быстро, – подумал я. – Так быстро».

Мужик бросил дубинку на землю и подошел к чахлой берёзке, росшей во дворе. К её стволу была прибита поперечная балка с обмотанной вокруг бечевой. Я опустил глаза и заметил бурые пятна на траве у корней дерева.

Хозяин стянул зубами перчатку. Затем ловко подвязал тушку за задние лапы, чуть растянув их в стороны. Достал нож.

– Ты выбрал, нет?

– Что? – дёрнулся я, очнувшись. – А, да. Выбрал.

– Погоди тогда, – кивнул мужик. – Я сейчас быстро закончу, чтобы эта отстала, и тебе зверя забьём.

Он взял болтающегося кролика за уши, чуть подвернул ему голову и ткнул лезвием в шею. Быстро. Точно. На сухую траву полилась горячая, исходящая паром кровь. Бурая струя ударила из тушки с напором, слабея с каждой секундой.

«Хоть бы ведро подставил, – подумал я. – Вонять же будет».

Мужик заметил мой взгляд.

– Чего так смотришь?– ухмыльнулся. – Крови не видел?

– Видел.

– А чего тогда?

– Непривычно.

– Чего непривычно? Ты ж мент.

Я удивлено приподнял брови. Мужик отхаркнул на землю и объяснил:

– Помню я тебя. Ты ведь Лотова сын, да? Ты к нам еще приезжал, когда продавщицу зарезали.

В голове пронеслись картинки десятилетней давности – красные, густые… Окоченевшее тело в кладовой. Забрызганные стены. Перерезанное горло, в котором белел позвонок. Двенадцать лет прошло, а воспоминание яркое, словно вчера случилось.

– Это ведь ты Сивого поймал тогда? – спросил мужик.

Я кивнул.

– Он, кстати, вышел, – сказал хозяин двора, будто между делом. – Где-то года три-четыре назад. Вроде, тихий стал, говорят. А как по мне, всё равно сядет обратно рано или поздно. Что он, что братец его, Строганчик, – зверьё.

Ещё где-то с минуту мужик держал кроля, а потом отпустил. Последние капли упали на почерневшую траву. Вытерев нож о рукав, мужик начал разделывать животное, работая будто небрежно, но вместе с тем ловко, словно судмедэксперт.

Я смотрел завороженно – переживал смесь наслаждения и брезгливости. Нож мелькал в руках мужика – раз, два… шкура с лапки отлетела вниз.

– Я ведь и жену твою знаю, Лидку. Она у моей практику проходила. Помню её молоденькую. Красивая девка. Халат наденет, волосы распустит – вся больница заглядывается. А ты, по-моему, в то время вечно с Морозовским сыном шатался. Как его зовут? Максим?

– Да. Максим.

Раз, два… вторая лапка туда же. Мужик подтянул шерстку, дёрнул пальцами что-то за хвостом кролика.

– Ты с ним и дом строил? На Березовой?

– С ним.

– Хороший дом вышел. Ладный. Соседям на зависть.

Раз, два… Лезвие скользнуло вниз. Кролик болтался наполовину освежеванный.

– Кстати, насчет соседей, – сказал я. – Что с Валерой случилось, не в курсе?

– С Колебиным?

– Ага.

Мужик вытер вспотевший лоб запястьем. Глянул на окровавленный нож, и продолжил разделывать тушку.

– Да ёбнулся он. Сгинул. Прошлой осенью ушёл с другом своим в тайгу и не вернулся.