Здравствуй, племя младое, незнакомое!
Шрифт:
– К какой же, интересно?
– Партии Патриотов.
– Пьем мировую...
– Руки!
– Светочка, все, все, убрал, убрал, если хотите, можете сами заковать их в наручники, а ключи выбросить в Сену, все равно мои руки мне более не принадлежат. Когда я нахожусь рядом с вами...
– Ваши комплименты напрасны. Я не влюбляюсь в поэтов.
– Ну, может быть, ради меня вы сделаете исключение? К тому же я не совсем поэт, я еще прозаик и драматург.
– Демиург...
– Что?
– Да так. Вспомнила что-то...
– Поч-ве-ни-чес-тво!!! Оно, и только оно. Вот вам выход! А не какие-нибудь там демократы с коммунистами.
– Котов!
– Он
– А ведь хорошо сидим!
– Да-а-а... время сейчас самое золотое!
– Чем же оно вам так нравится? – впервые вступил Федосеев в разговор.
– Ну, сам сравни! Водки не меряно, пей – не хочу, шмотками все рынки завалены, приодели, наконец-то, страну, хавки – на любой вкус... А раньше? Пустые прилавки, женщины все в гороховых платьях, я помню, как свою маму все время с кем-нибудь путал. А людей задурманивали! Ребята вешались, если их из комсомола исключали!..
– Извините, а вы бы из-за чего повеситься смогли?
– За что же мне вешаться?
– А хотя бы за свою идею! У вас это – демократия – так и повесьтесь за нее. За столом возникла недоуменная тишина.
– Не хочу! – нервно ответил Сеня.
– Вот видите, не хотите вы за свою идею умирать. Значит, нет у вас ее, духа нет, силы... Безыдейное все...
Его фраза потонула в крике.
– Да Ко-тов же!!! Ко-тов!!!
– А-а?!
– За водкой бы надо!
– А что?
– А все уже!
– Как, совсем?
– Принимай меры.
– Внимание! Ти-хо!! У кого есть финансы?
– Поют романсы!
– Прошу отнестись к делу со всей серьезностью. Итак, обращаюсь к тем, у кого есть финансы и кто требует продолжения вечера. Есть такие?
– Есть!
– Есть!!
– Тогда прошу передать эту замечательную шляпку по кругу, – Котов повертел в руках свою замшевую кепи, – и вернуть владельцу, который все остальные обязанности берет на себя.
– Вот это я понимаю, коллективизм! – радостно сказал Дрон Лединскому. – А вы все – не осталось ничего, не осталось. Вот она, русская общинность! А! Каково?
– Фим, ты куда, не скрывайся за горизонт! Али по нужде?
– Дрон, возьми гитару да сбряцай что-нибудь патриотическое!
Дрон послушно взял гитару и, плохо аккомпанируя, запел: «Вставай, страна огромная...»
– Монгол, Лединский, Юлдашбаев! – крикнул Котов, от восторга взобравшись на стул. – Пойте, пойте, чего же вы? Слов, что ли, не знаете? Это же и про вас тоже! Про всех это! Огромная же страна! «Пусть я-а-арость благорр-оодная вскипает, как волна, и-и-идет война народная, священная война...»
Он сжимал руки в кулаки и поднимал их вверх с ритмом слов.
– У-ух! Хорошо! – сказал Дрон, когда петь уже закончили. – Кто-нибудь когда-нибудь придумает лучшие слова?
– Не придумает, – вздохнул Котов и слез со стула.
– Н-да... – задумчиво протянул Лединский.
– О! Что, и тебя задело, да? Почувствовал?
– А что это «и меня»! Я этой страной всегда был вполне доволен и никуда не собираюсь...
– Вот воспитываешь тебя, Юрка, воспитываешь, а ты все «этой» да «этой»... Эх!
Федосеев дернул меня за рукав, как бы прощаясь, и вышел. Я двинулась следом.
– Не понравилось, что ли? – спросила.
– Бравада это все...
– Хотите сказать, они не верят в то, о чем поют и говорят?
– Не знаю, может, и верят. Только верят-то потому, что сами в свою веру влюблены... Родина, песни... наши... Не родину любите, а любовь свою к родине. Легко вам это дается. Вот
и любите...Я не поняла ничего из того, что сказал тот странный человек.
Потом мы еще немного бродили по коридорам. Федосеев трогал некоторые двери и к чему-то прислушивался.
На одном из этажей я застала своего рыжего Тимофея, пожирающего какой-то огрызок колбасы. Федосеев замер и напрягся, а потом, странно обрадовавшись, сказал:
– Фидель! Ты еще живой? Иди сюда, Фиделюшка, не узнаешь, что ли?
Я начала как-то возражать, но Федосеев перебил:
– Это единственное, что у меня оттуда осталось. Извините.
С этими словами он взял моего кота и стремительно ушел.
2001 г.
Сергей Шаргунов
ШАРГУНОВ Сергей Александрович родился в 1980 году. Студент МГУ. Пишет стихи и прозу. Дебютировал в журнале «Новый мир» подборками рассказов («Как там ведет себя Шаргунов?», (2000, № 3) и «Уйти по-английски» (2001, № 1). Опубликовал манифест двадцатилетних «Отрицание траура» («Новый мир», 2001, № 12). Печатался как критик в «Независимой газете» и «Новом мире». Победитель общенациональной премии «Дебют» в номинации крупная проза за повесть «Малыш наказан». Передал премию «нацболам» в фонд защиты «узника совести» Эдуарда Лимонова.
РАСКУЛАЧЕННЫЙ
Когда кто-то из стариков умирал, полподъезда выходило смотреть вслед автобусу с желтой по черному фирменной надписью «Ритуал». Из-под шин шла пыль, или выскакивал кузнечиками тонкий лед, или улыбчиво брызгались лужи. Вскоре потомки покойных, торопливо трясли во дворике сладко-старые ковры, вывозили их вместе с мебелью. А пустые квартиры скупались новыми русскими. Теперь под окнами дома выстроилось с десяток крутых иномарок, обладавших чувственными организмами и гнусно звучащими голосами. Вариативные сигнализации заводились день и ночь от легчайшего эротического касания – на шелест зеленой листвы или постанывание ветерка.
В ту ночь машины тоже привычно гудели. Восстание машин не донимало лишь их хозяев. С остальными – дело обстояло хуже. Словно ярые кровососы, уличные авто пробирались через оконные стекла, подлетали к кроватям, пикировали на лежащих (кровь пососать). И все же утром бабам и мужикам надо было идти работать, молодежи – на учебу, поэтому они и не создавали себе проблем. Дистанцировались от посторонних звуков. Принуждали себя отключиться, несмотря на комариные укусы.
По-настоящему плохо спали одни старики. Они ворочались на мятых постелях. Им мнилось: отчаянная сирена предвещает полет «мессеров» и бомбовая смерть вот-вот ворвется, круша стариковские отечные животы и прозрачные кости. Разное мнилось старикам, слабеющим в неприятной неврастеничной полудреме. Разное чудилось. Временами старое поколение возвращалось из пустого забытья в реальность, сев на кроватях, дико озирало свои комнаты, полные городских отсветов. Поганый посвист истощал. Так, в иные времена пронзительный Соловей-разбойник уверенно вел древнерусского человека к смерти. В своих темных комнатах старые люди проклинали «Соловья» из последних силенок. Иногда авто замолкали. Тотчас светлая надежда прерывала дыхание. Но, как только дряхлые легкие выдыхали воздух, железки под окнами заново поднимали вой.