Зелёная земля
Шрифт:
И никак не начитаюсь, всё никак не начитаюсь -
строчка тянется за строчкой, как коралловая нить…
Многое в них устарело – и в сердцах я повторяю:
«Раньше надо было, раньше эту гадину убить!»
Впрочем, пусть и так спасибо скажет мерзкое отродье,
что изнеженные руки об него я замарал!
И прижавши письма к сердцу я танцую до рассвета -
и ликующие крики издаю, что твой марал…
Поверим на слово беспутному апрелю,
не
до декабря, до января, до февраля…
а там до марта – чтоб опять гулять по склонам
в неувядающем плаще своём зелёном,
свистя в свирель и ничего не говоря.
Поверим на слово молчащему сурово
чужому Богу, охраняющему слово, -
чтобы тому случайно вдруг не убежать
куда-нибудь от разлюбезного предмета…
а я клянусь, что прекращаю делать это -
ловить слова и, заключая их в тетрадь,
бурчать: довольно-вам-гулять-по-белу-свету!
Любовь умнее нас с тобой – и ей видней,
как объяснить «распоряжайся» и «владей»:
любовь сама ведёт людей по краю дней,
по краю дней сама ведёт своих людей.
Тебе не нужно знать об этом ничего,
силков бояться и глядеть по сторонам:
к тебе и мне привязан ангел бечевой,
и этот ангел – он не даст погибнуть нам.
Ты, если хочешь, понимай всё это так:
мы в безопасности, любовь нас бережёт -
своих избранников с печатью на устах,
легко ступивших на сыпучий бережок.
И если можешь, то не думай ни о чём,
когда земля почти уходит из-под ног,
а нет – подумай: тихий ангел над плечом
и чуть подальше – охраняющий нас Бог.
Ничего я не ищу, не прошу -
по воде тупым пером я пишу
золотые да пустые слова,
а вода моя темна и крива.
И дрожат на той воде словеса,
но неграмотны твои небеса -
и, присматриваясь: «Что это тут?» -
всё читают, да никак не прочтут.
И тогда я говорю небесам:
я всю воду до конца искромсал,
я перо своё о волны сломал -
пробиваясь к самым главным словам.
Но неграмотны твои небеса,
хоть – на полчаса, на четверть часа
землю светом золотым осеня -
вроде как и понимают меня…
Право дело, не стоит того эта явь,
чтоб забыться в ней хоть на полдня:
потому и скольжу я по улице вплавь -
там, где нет и не будет меня.
Я не здесь, говорю я, а здесь меня нет -
есть берет, есть пальто, но не я!
Окончательной бренности ласковый бред,
бред бездонности, небытия…
И качается мир на ветру, на плаву
и смещается за горизонт -
в область сна, сновиденья, а здесь, наяву,
только дождь остаётся и зонт.
Из
дождя и зонта не построишь палат,а построишь – так вряд ли навек,
ибо век твой летуч, ибо век твой крылат,
как привет, как намёк, как набег.
И опять, начиная с того же с нуля
этот день, этот сон, этот бред,
ты берёшься за шлейф своего Короля -
шлейф от платья, которого нет.
На клочке, на салфетке, на пачке от сигарет
запишу впопыхах, что ночной набормочет бред,
пока будет бороться с кромешною темнотой
насекомый пустяк уайльдовской запятой.
Два прозрачных таких, два коротких таких крыла -
не то муха какая-такая… не то пчела,
не то есть запятая… не то, так сказать, не есть,
ибо завтра её ты уже не увидишь здесь.
И кивает копною спутанной мастерство,
да из этих пределов почти не видать его:
тут успеть бы за топотом двух каблучков пустых…
тут, по чести признаться, давно не до запятых!
Ан – висит над душой насекомый один пустяк
и звенит: дескать, тут у Вас, мой дорогой, всё не так, не так…
И летят каблучки – неуклюжему тексту вспять,
да напрасно: теперь их, видимо, не догнать!
…тоже глупость ещё – охотиться по ночам:
оставайся наутро с чем есть – со своим ничем,
со своей вперекрёст исчерченной немотой,
с пустяком насекомым уайльдовской запятой.
Ходит в небе серебристый пароходик
и не виден, как его ни наблюдать:
что-то лишнее на свете происходит -
сверх событий обязательных и дат.
Как вернуться бы в рассеянность и дробность
дня прохожего, минующего дня,
где изюминка, иголочка, подробность
ускользала от тебя и от меня?
На подробность припадая и хромая,
день прошёл по людным лужам и истёк -
где звезда в большом ковше одна восьмая,
где сирени один пятый лепесток?
Не накладывались сущность и явленье
друг на друга – оставался миллиметр,
на линейке было лишнее деленье,
и всё время ошибался геометр.
А меж тем клубилось время и густело,
и потом, когда пора её пришла,
собралась из ничего и улетела
побирушкою, богачкою – душа.
Моя милая вольная птица,
прежде чем целоваться при всех,
надо б как-нибудь договориться,
это будет любовь или грех?
Всё равно, кто правей, кто левее
и за кем – всё равно – перевес:
надо б выяснить, благословенья
иль прощенья просить у небес?
Мне-то – что? Я давно уже знаю,
как ответить на Страшном суде: