Зелёная земля
Шрифт:
не помню, сколько вёрст езды,
но помню, что четыре века.
А вот вам грёза – или стрекоза
прозрачная, как подобает грёзам
и, может быть, как подобает музам.
Так, значит, стрекоза. Или слеза.
Всё, что прозрачно, выстроилось в ряд,
пусть и не слишком стройный, но достойный
и осенённый беззаботной тайной:
жаль будет, если так-не-говорят.
Но так не говорят, а говорят
совсем иначе: это-то и грустно -
и в
ни правды, ни любви, а только яд
обыденности…
Кто из нас убит -
пусть выйдет вон и не мешает прочим,
которым больше заниматься нечем,
в подруги брать стрекоз или сильфид.
Воробышком или Гаврошем
порхает сердце по весне:
вон чистый дым над нашим прошлым -
из всех садов по всей стране.
И свежей веткой жизнь другая
уже кивает нам сквозь дым -
и мы спешим, мосты сжигая,
расправиться с пережитым.
Какая глупая расправа!
В чём виноваты пред тобой
уже давно сухие травы,
шуршащие наперебой?
Зачем с былыми временами
ты так немыслимо суров,
что на одно воспоминанье
изводишь столько вот костров?
Но день грядущий бьёт крылами,
ловя тебя на шум и свет,
и ты всё раздуваешь пламя,
и чистый дым летит вослед.
Мату tylhojednciWarszawg…
1
Пан предлагает приправы,
пан извиняется охотно
за облака над Варшавой,
за плохую варшавскую погоду,
за обветшавшее барокко,
за облетевшие деревья,
за суетливую мороку
листьев в пустынной галерее…
Как будто морока листьев,
лето, улетевшее рано,
и вообще всё на свете – зависит
от этого любезного пана!
2
Как воздушный поцелуй на лету
восемнадцатое это столетье!
Обращаюсь ко второму лицу
через церемонное третье -
экий польский, экий птичий язык,
экий щебет из далёкой дубравы!
Он, мне кажется, однажды возник
наподобье небольшой переправы -
как такой один старинный мосток:
вот и мы на нём чуть-чуть постояли…
Поболтали б, да обычай тут строг:
заставляет соблюдать расстоянье -
скажешь «proszedo herbaty», а ответ,
разумеется, последует птичий…
Польский неземной этикет,
соблюденье заоблачных приличий.
3
Узкая варшавская галерея -
тесное пространство в колоннах,
бедная варшавская лотерея
в жёлтых тонах и зелёных!
Плесень старины на латуни,
мох на обветшалых банкнотах…
Надо поклониться «Фортуне»
за немыслимое множество злотых!
Существуют
медь или паста -начищать до блеска монеты,
но, бедное варшавское паньство,
у тебя сплошные банкноты…
Панове коммерсанты, у вас я
перенял вашу старинную моду -
с Богом на углу торговаться
на предмет хорошей погоды.
4
Меж тучных ламп и костёлов тощих
есть Rynek downy, где всё в порядке:
один шарманщик, один извозчик,
одна шарманка, одна лошадка…
Вам, пани Польша, не нужно больше:
всего, что мило, бывает мало.
А ты, извозчик, тогда изволь же
везти туда… да куда попало!
А ты, шарманщик, тогда изволь же
играть о том… да о чём угодно:
для пани Ночи, для пани Польши,
для пани Очень Плохой Погоды.
А я для пани Каквашеимя
пишу слова на стене шершавой,
что всё на свете неповторимо -
как жизнь, как смерть или как Варшава.
Упустим из виду пустяк
и вдруг решим, что в наших бедах
жизнь улыбнётся, скажем так, -
глядишь, а улыбнулась эдак.
Улыбок множество у ней -
пустых, коварных и неверных,
и множество ночных огней,
огней дневных, огней вечерних.
Хоть душу грей, хоть память грей -
не отогреешь: холод, ледник.
Прикуривай от фонарей,
от иллюзорных, от последних.
Но Ваше Вашество Пустяк
махнёт флажком из близкой дали -
и жизнь вдруг улыбнётся так,
как мы совсем уже не ждали.
За колючим за боржомом -
ветру зимнему под стать -
скучно в городе тяжёлом
злое время коротать.
А за островом Кукуем
есть кафе, где жизнь как дым.
Хочешь, сядем потолкуем -
хочешь, просто посидим.
И возьмём по чашке кофе
да по рюмочке вина,
чтоб не думать об эпохе
то ли смерти, то ли сна.
Вспомним что-нибудь другое -
утренний, к примеру, лес
и за облаком погоню
через лес наперерез,
или как узор на ткани
просиял – и был таков,
или кроткое мельканье
узких серых башмачков…
Музыкант тут музыканист,
денег некуда девать…
Слава Богу, что покамест
есть о чём не забывать!
Говорили: давайте запомним, а нет – так забудем!
Хорошо говорили: забыть всё равно что запомнить.
И поэтому, может быть, наше «спасибо за подвиг»