Зелёная земля

весь день осыпаются вздохи, и, как на качелях,

качается дом наш на ниточке серого дыма.

Я мог бы поправить и дверь, улетевшую с петель,

и угол улыбки – сместившейся, кажется, влево, -

и всю нашу жизнь, дорогая моя королева…

да только не знаю, откуда подул этот ветер.

* * *

Давай встречаться за столом -

давай встречаться за углом

весёлой жизни: там темно,

там все равны, там всё равно

двум кофе, пролитым на стол

в одном беспамятстве пустом.

Давай встречаться за бортом

судьбы игривой – с полным ртом

улыбок, сладостей, вина,

пока беспечная волна

несёт нас не пойми куда:

смотри, залив! смотри, звезда!

Давай встречаться за чертой,

за лентой света золотой,

за абсолютным рубежом -

где мир в обличий чужом,

стуча со злостью о корму,

уже не дорог никому!

* * *

Здесь, где никто меня не любит,

мне надо думать о другом,

оставив этот детский лепет!

Я поперхнулся пирогом -

и надо выйти за порог,

чтоб как-то выдохнуть пирог.

Я дикий гость, я гость неловкий,

я прихожусь не к пирогу,

не к месту, не к посудной лавке

и вообще – не к очагу:

полвзгляда брошу на очаг -

и тотчас же очаг зачах.

Зажечь ночную сигарету

во славу первого снежка,

сказать карету-мне-карету

после чего сказать «пока»,

покой покинув впопыхах, -

и заблудиться в трёх строках.

* * *

Но как я узнаю – по скрипу какой из дверей,

по свету какой из планет о событьях бесценной -

бесценнейшей! – жизни, забывчивой жизни твоей,

средь целой вселенной… ах, немногословной вселенной!

Все двери молчат, все планеты молчат, и молчит

мой глухонемой телефон, мой тиран безъязыкий:

меня отключили от мира, поставивши щит

меж мной и моею, хоть и не моею музыкой.

Ни веткой никто не махнёт, ни ночным фонарём,

ни тёмным крылом, ни мафория сумрачным краем,

ни даже хотя б шаловливым одним топором

над этой пустой головой (дескать, что ж… умираем!).

Хотя мы гнезда, так сказать, всё равно не совьём,

а стало быть, что ж… приставать бесполезно и глупо

к забывчивой жизни – задумавшейся о своём

над книжкой, над решкой монеты, над ложкою супа.

* * *

Цвет и запах померанца,

отголоски вечных тем,

лёгкий шелест жизни райской…

Тихий ангел пролетел.

Словом, звуки иногда лишь

так чтоб вовсе не слышны -

разве только ты подаришь

мне полслова тишины:

мы о ней почти забыли

за весной, за суетой -

горстку просто лёгкой пыли,

лёгкой пыли золотой!

Это кто ж с высот низвергся,

нам уста позолотив, -

мотылёк ли бессловесный,

бессловесный ли мотив?

* * *

Ну, поехали с Богом, поехали,

полетели за первым снежком

над событьями над островерхими,

где история ходит пешком -

и, конечно, не делает записей:

не забудем авось этих дат!
–

и, уж в сторону если глаза кося,

то почти что не глядя назад!

На весёлых заоблачных саночках -

не касаючись нижних миров,

ничего вообще не касаючись,

позабывши отеческий кров,

полетим в направлении полюса:

в пустоту, в никуда, в молоко -

мы потом-то, должно быть, опомнимся…

да уж будем совсем далеко!

* * *

Довольно, мысль, тебе скитаться:

средневекового китайца

глазами – мир не так широк,

средневекового китайца

глазами – негде заплутаться

среди петляющих дорог!

Есть в узелке немного неба

немного розового – либо

немного рисовой муки.

А мир – он здесь, с тобой, и ближе:

на блюдечке огромной лужи

и в водах маленькой реки.

И всё, что ищем мы в тумане,

давно лежит у нас в кармане

средь повседневных пустяков:

ключей от брошенного дома,

записки от случайной дамы

да пары свежих облаков.

ПО МОТИВАМ ВЛАДИМИРА ГЕЙДОРА

Блудный сын

Штрих отвесный летит, покидая

эту землю, со скоростью камня.

Я туда пропадаю, куда я

уже падал когда-то, не помню, -

и полёт мой, невзрачное чудо,

был отвергнут моим небосводом:

ибо все мы, кто родом оттуда,

не оттуда, наверное, родом!

Ночь такая ещё молодая,

что и тени, и страхи ей чужды.

Я туда припадаю, куда я

припадал – и уже не однажды:

к монолитности каменной кладки,

к мимолётности знобкого стука -

я на ошупь узнал эти складки,

под которыми только разлука.

Ах, отец, не позволь же мне мимо

пронести безутешную ношу:

я не знаю по памяти имя,

но я знаю по имени душу -

эту душу зовут До Свиданья,

по которой скорблю и стенаю

и которая стала – стеною

на пути моего упаданья.

Титаны и боги

Достаточно нескольких птиц, что с ладони кормилось,

и – самое большее! – пары внимательных звёзд,

чтоб стали понятными меры: вот вес, а вот рост…

Зачем Вам титаны и боги, скажите на милость?

У них свои старые счёты – и между собой

они разберутся, не стоит за них волноваться:

идут они в бой небольшою своею гурьбой,