Зелёная земля

вдруг плеснёт, беспощадно и чисто,

осязаемый зреньем сезам.

* * *

Опять мирить и снова разнимать

со счастием беду и с горем радость -

всё то, что мне навязывает март,

со всем, что мне навязывает август!

Кому со мною нравится играть

в игру – такую милую и злую?

Я плащик распахну: вперёд, мой грач,

вперёд, мой плач, – лети, прощай, целую!

И пусть меня теперь бросает в жар -

бросает в жанр… какой? – допустим, фарса:

я буду весел, потому что спасся,

а тем, кто спасся, – ничего не жаль:

они глядят уже с таких вершин,

с которых всё смешно напропалую.

Я плащик распахну: на волю, жизнь, -

будь счастлива, лети, прощай, целую!

* * *

Шёл ноябрь, ночь вторая,

и рябины гроздь -

дорогая, догорая,

говорила: «Пусть,

ничего, забудем, бросим,

посмотри, какая осень,

и как тесно красным гроздьям,

и какая грусть!»

Но одна из шумной стаи

тонкая стрела

золотая, залетая

в сердце, пела так:

«Будь смелей на поле боя -

и останутся с тобою

твоё небо голубое

и зелёный стяг!»

Дорогая – догорая,

золотая – залетая…

я не знал, кого мне слушать,

и не слушал их -

я всю ночь мурлыкал вальсы,

танцевал и целовался,

и всю ночь мне удавался

самый лучший стих.

* * *

Ваша правда, это всё одно и то же:

циркуль крутит, циркуль крутит фуэте,

только истина– всё проще, всё моложе

в рыхлой сутолоке суток, в суете.

Поцелуи… или нет – рукопожатья,

поздравленья с наступающей весной,

только истина – ей не за что держаться -

не братается ни с вами, ни со мной.

И, пока снега и шубы ветер треплет

и дудит в свою бездонную трубу,

что же – истина? Спасётся в детский лепет,

в штандр-стоп какой-нибудь, в али-бабу…

А однажды вдруг в античной галерее

встретит нас ударом красного мяча,

рассмеётся: «До чего ж Вы постарели!» -

и – вперёд по галерее, хохоча.

* * *

Чтобы мы с тобой не сгинули

в тяжком облаке абсурда,

ты на добром старом зингере

увези меня отсюда -

непрерывной ровной строчкою

по петляющему миру

за какою-нибудь птичкою…

сохрани нас и помилуй!

Было время, жили крохами

мы надежды безотчётной -

ехали, да не уехали

на машинке на печатной,

на беспечной нашей эрике

и на грозном роботроне…

На чужом споткнулись береге

да на общем небосклоне.

Ты крути свое колесико,

жми на все свои педали -

выйдет маленькая песенка

о прекрасной нашей доле,

и забрезжит нам Италия

или, скажем, Гантиади -

развесёлое катание

по одной штормящей глади!

* * *

Взгляни-ка вот, какая тишь да гладь

да Божья благодать: петля на горле,

да плаха свежая, да многое другое -

Вы знаете, о чём я… И опять

всё тишь да гладь да Божья благодать.

В жизнь камешком швырнёшь – счастливый плеск,

за ним – счастливый блеск, но вот что странно:

жизнь тотчас затянулась, словно рана,

взгляни-ка вот, как быстро след исчез -

и не понять, о чём был плеск и блеск!

И может быть, теперь там вырос лес,

построен храм – на месте воли бывшей,

и птица поселяется под крышей

и в клюве прут несёт наперевес.

Но нет, скорей всего там вырос лес.

От этого легко сойти с ума -

принять весь мир и тут же опровергнуть…

Но жизни помутневшую поверхность

уже шлифуют: жёстким ворсом – тьма

и мягкой белой ветошью – зима.

* * *

Как тогда, как уже никогда -

в детстве, в спальне, да в свежей пижаме!
–

поиграем-ка мы в города,

побренчим именами чужими:

помнишь, бусинки в глупых руках -

знай нанизывай, значит, на нитку

да играй на своих облаках,

украшаючи крошку-планетку!

Там, конечно, вдали перевал,

только как туда – не на трамвае ж…

Ах, нигде ты ещё не бывал,

ах, везде ты ещё побываешь:

вот запрыгает бусинка прочь

звонкой косточкой от чернослива -

и потянется ниточка-речь,

и закружит бездомное слово…

А присматривавший за тобой

половинку раскрошит ковриги,

и накормит своих голубей,

и пойдёт побродить по округе.

А в следах у него – города,

а в следах у него – надежды.

И в слезах у него борода,

и в слезах у него одежды.

2003

* * *

Всё это старые дела…

Я жил, бессмертия стяжая.

Мало того что жизнь прошла,

она ещё была чужая.

Но я легко смотрю ей вслед…

А этим вот забытым строкам,

пожалуй, уж сто лет в обед -

поздравим-ка их с этим сроком!

Они достаточно лихи,

дружны с хореем и бореем

и чуть скучны, как все стихи.

О, как же быстро мы стареем!

Смотри, какая чепуха:

полдня назад мы были дети -

полдня прошло как полстиха,

и к вечеру нас нет на свете.

А в механизме часовом

сбой так и не был обнаружен…

Но – торжество за торжеством:

сто лет в обед и двести – в ужин.

* * *

Между тем летала тема,

как умела и хотела, -

и гулял в ней ветер!