Земные и небесные странствия поэта
Шрифт:
Я трогаю его ствол голыми перстами…
Я жду, когда мои пальцы перестанут дрожать…
И они перестают дрожать…
Я тоже устал жить!.. Я тоже хочу умереть… да!.. Но я хочу помочь людям и покарать бесов, хотя мудрецы говорят, что кто борется с бесами — сам становится бесом…
Я трогаю древнюю, измученную кору Дерева-Исполина, и кора сыплется в моих перстах…
Дерево древнее… Уже сыплется оно…
Как ненужная, отжившая чешуя у змей…
Это Дерево — Змея?.. Да?.. Да…
…Но так мне легче лезть
И я тихо, по-кошачьи, лезу к ветвям, где тысячи малиновых, атласных, огромных ягод тесно ждут меня, лоснятся, переливаются от лунного света…
Луна бессмысленно и равнодушно плывёт из-за гор…
Я знаю, что после китайских атомных испытаний в Синьцзяне это Дерево заболело лучевой болезнью, и эфы его занемогли, и черешни…
И, боясь облученья, я тороплюсь…
Я голыми перстами быстро набираю полную сумку тугих, гладких ягод…
Так хочется съесть хотя бы одну!..
Такая она соблазнительная, сокочреватая, томительная!..
Но я уже знаю, что таит эта ягода…
Сумка полна ягод, и я слезаю на землю и осторожно высыпаю урожай в огромный чемодан…
Я три раза влезаю на Черешню и наполняю сумку, и высыпаю в чемодан добычу…
И только один раз — только один раз! — но и этого было бы достаточно — когда я доставал, трогал на ветви дальней атлас плода, я почувствовал, что мои пальцы скользят по чешуе…
Я замер…
С ветви на меня глядела эфа… редчайшие овальные зрачки лучисто, сонно, воспаленно глядели на меня… и допотопные рожки трепетали… И мне бешено захотелось погладить их, как котёнка по ушкам…
И я зачарованно, влюбленно, неотвязно глядел на эфу…
О Боже… я же давно, с самой первой нашей встречи, влюбился в это древнее чудо…
…Сейчас она свистнет, зашипит, и тысячи её сестер и братьев проснутся, очнутся и бросятся на меня — и что тут кожаный комбинезон мой и трепетная жизнь моя?..
Но она закрыла глаза…
Но она потушила, смирила янтарные, овальные зрачки свои?.. И замерли дремучие рожки её?.. А?..
Иль она пожалела! иль она полюбила меня!.. А?..
Иль она не хотела жить… Как и я?..
Не хотела жалить-убивать…
Потому что когда змея убивает — она живет…
Я понял: она хотела бездонно спать, чтобы ей снились древние её Цари…
Чтобы ей снился голый великий Царь Дарий Гуштасп I на Золотом Троне в объятьях трех священных Эф…
Я понял, что я прервал тысячелетний, царский сон священной, вымирающей, уходящей в вечный сон змеи…
…Эфа, эфа, сестра, спи! спи! спи!.. Гляди, лелей свои змеиные сны…
…Мой чемодан был полон малиновых ягод.
И я осторожно закрыл его… И поднял. Он был тяжелый. В нем было двадцать килограммов черешен…
И почти в каждой — таилась Эфа!..
Коралловая, смертельная Эфа!..
Эфа — любовь и смерть Царей!..
Эфа — любовь и смерть моя!..
Но я не знал…
Тогда!..
…Таджикские таможенники на аэродроме
узнали меня, как известного ученого, нобелевского лауреата и сына легендарной, героической Людмилы Соболевой…Да и за годы жизни в Таджикистане я хорошо изучил таджикский, древний язык…
Язык тех древнеперсидских Царей… тех священных коралловых Эф…
И таможенники, улыбаясь, кланяясь почтительно пропустили меня, и даже не стали просвечивать мои огромный чемодан…
Эфа!.. Любовь и смерть моя…
Глава двенадцатая
Я УБИЙЦА…
…Убийца, прежде всего, убивает себя…
…В Последние Времена люди возлюбят зверей больше, чем
человеков… А одежды жен и дев станут прозрачны до косточки…
…Я прилетел в Москву ранним снежным утром — после таджикской осенней теплыни — дико и остро больно было видеть снег…
Я долго ждал с бьющимся сердцем в багажном отделении свой чемодан, наконец, получил его, взял такси и по окружной дороге, минуя Москву-Вавилон, приехал в свой поселок “Трудовая”.
И вот я в пустынном, холодном доме своем и волнуюсь: не измялись ли в полете? не сникли ли альпийские черешни мои? не потекли ли, как битые куриные яйца?..
О Боже!..
И тут я слышу какое-то странное шуршанье, словно кто-то скребется изнутри в крышку чемодана.
Я ставлю чемодан на стол и открываю его…
Маслянисто, нетронуто лоснятся неслыханные малиновые ягоды мои!
Они целы, целокупны, крепки, нетронуты, не растряслись, не потекли……
Я трогаю их перстами, словно глажу дитя по темени…
И вдруг — О Боже! — ягоды начинают шевелиться, расступаться, и является она… Коралловая Эфа!..
Живой коралл застыл, восстал, замер над ягодами и глядит на меня…
Как она попала в чемодан мой?..
Быть может, когда я влезал на Дерево, она вползла в чемодан, и в ночи я не заметил её, потому что луна тогда быстро ушла за горы, и в кромешной горной тьме я не заметил в чемодане Эфу, и засыпал её ягодами?..
Я гляжу на неё, как тогда на Дереве, когда я собирал ягоды сонные, терпкие, и мне кажется, что это та самая Эфа, что проснулась и зачарованно, околдованно, прилипчиво глядела на меня, готовясь к убиенью меня, а я в ветвях Дерева так же оторопело, недвижно глядел на неё, как жертва, сладко изготовившаяся к смерти…
Это её я неудержимо сластолюбиво хотел погладить по рожкам…
И она увязалась за мной от древнего одиночества своего… Она тоже живёт в древнем Колодце Одиночества…
…И вот она в моем доме глядит на меня, но я чую, что она не хочет ужалить, уязвить меня…
Быть может, она вялая, квелая, уснулая, потому что едва не задохлась в слепом чемодане, но я знаю — в этом сверхсовременном пластиковом чемодане есть щель-фильтр для воздуха, чтобы одежда не повяла… (Вот до чего дошло прогрессивнее человечество в алчбе комфорта… да!)