Zero. Обнуление
Шрифт:
Дженн смутно помнит его: пара глаз, сплошь трясучка и сутулость, с проблесками ума, но все остальное время клокочет от сдерживаемого негодования.
— Да, как-то раз звал на свидание, но я сказала «нет».
— Это чистое совпадение, но он тут работал. У нас тут уйма действительно хороших программеров, — сообщает Соня. — В общем, мы, конечно, заметили его связь с вами, как только подняли ваши экзаменационные ведомости, и тогда он подтвердил, что знает вас, что, строго говоря, против правил. Он ухитрился убедить нас, что это преимущество и что между вами никакой личной вражды. Я сожалею, что это оказалось не так.
Соня смотрит глаза в глаза, и Дженн чувствует, как дистанционная собеседница заглядывает ей прямо в душу, но не чувствует отторжения.
— Значит, вот откуда «Die Bitch»?
— Да.
— Я правильно полагаю, что больше он на вас не работает?
— Правильно полагаете.
—
— Вряд ли мы расходимся во мнениях по этому поводу.
11 дней 13 часов
Она делает нечто потенциально глупое. Все совершают глупости время от времени, причем чаще, когда утомлены, когда вмешиваются факторы наподобие боли, пребывания на краю эмоциональной пропасти или когда в уравнение входит голод или жажда.
В этот момент на тихой дороге, в янтарном свете угасающего дня, после трех часов ходьбы, из которой половина пришлась на больную ногу, она теряет нити мыслей. Только что думала о Уоррене, а теперь в голове вертятся слова детской песенки, чтобы поддержать падающий дух: «Если любишь даму с укулеле / Дама с укулеле ответит на любовь / Если ты предпочитаешь тени / Дама с укулеле будет там с тобой…» [53] А затем ловит себя на том, что гадает, в какой именно точке карты находится сейчас. Уже похолодало, а гостиницы не видать. Крепкий ветер хлещет по щекам. Нужно сойти с этой дороги и найти укрытие. Она воображает волков, рыщущих по лесу со всех сторон, пауков, бегающих по лицу, пока она спит, — если придется устроиться на ночлег в подлеске. После такого ночлега можно и не проснуться! Из-под ног будто перкуссия — бряк, шлеп, бряк, шлеп, бряк, шлеп — пластиковый сапожок с выпуклой подошвой и ботинок «Тимберленд» побрякивают и шлепают по асфальту. «Может быть, она вздохнет… / До-да-до-да-до… / Может быть, она всплакнет…» Вдали брезжат фары. В эту секунду она, вместо того чтобы спрятаться, начинает махать. Автомобиль приближается. Заслонившись ладонью от слепящего света, она машет еще энергичнее, и водитель милосердно сбрасывает скорость.
53
Слова из песни «Ukulele Lady» (1925), спетой рядом знаменитых исполнителей.
До сих пор во время своего приключения, ловя попутку, она была крайне и крайне осторожна, выбирая исключительно водителей-женщин (не считая троих юных канадских красавцев) и не подсаживаясь к мужчинам, но в эту минуту все шиворот-навыворот, а пикап уже останавливается рядом с ней, прежде чем она успевает разглядеть, что за рулем одинокий пожилой мужик.
Оценив риски, она решает, что, пожалуй, справится с ним. Ему за пятьдесят. Опершись на руль, он разглядывает Кейтлин — несомненно, совершенно не ожидал встретить здесь женщину одну-одинешеньку. По ее мнению, мужик вполне пристойный. Клетчатая рубашка. Жилистый. На приборной панели ни одной пивной банки. Немного ржавчины тут и там свидетельствует, что этот человек и сам знавал трудные времена.
Он вглядывается в Кейтлин. Отблеск фар бросает на его лицо резкие тени, из-под воротника выбивается клок черных волос. Спрашивает:
— Вы в порядке?
— Если б подвезли, не отказалась бы.
— Тогда запрыгивайте. Вещи киньте назад.
Швырнув рюкзак в кузов, она забирается на пассажирское сиденье и захлопывает дверцу, с облегчением оставив уличный холод снаружи.
— И что ж вы делаете на этой старой дороге? — Он смотрит в зеркало, включает передачу и выезжает на асфальт.
Кейтлин высасывает из пальца историю о том, что она путешественница и возвращается домой.
Переключая скорость, он вопросительно смотрит на пассажирку.
— А не попали ли вы беду?
— Нет, а что?
— Да ведь ссадины у вас на лице, синяки… Похоже, вас порядком помяло. На медведя напоролись?
— Никаких медведей, — улыбается она. — Я в порядке.
— Ну, как скажете.
Она чувствует себя очень неуютно после такой неубедительной лжи, а он чересчур часто искоса поглядывает на нее, заставляя впервые подумать, что она совершила серьезную ошибку, сев в этот грузовичок, — хотя эта мысль идет вразрез с тем, что ее лодыжка пульсирует адской болью, а шесть таблеток обезболивающего не дали никакого толку, только помутили сознание, и вообще, ночью все равно чертовски холодно, на улице не поспишь. И пока она тщится привести в порядок насквозь проибупрофененные мысли, ей является образ горячей ванны, яркий и пышущий паром. Ах, только подумать: отмокнуть, прогреть
косточки! В некоторых гостиницах дают маленькие бутылочки с пеной для ванн. Уоррен однажды устроил шикарную ванну, когда у нее выдался дерьмовый денек на работе. Свечи, вино, пена… Она забралась в воду, ладонями строила горы пены вокруг и набрасывала ее на себя, но через десять минут ей это надоело. Пришлепала босиком на кухню пожаловаться ему, что от этой пены волосы стали липкими, а на кафеле теперь потеки парафина. «Что скажешь, прекрасный принц?» Он лишь посмеялся над ней. Она уже видит его. Внезапно лицо его становится серьезным, словно он ощутил опасность.«Проснись, детка. Ну же!»
Она снова сосредоточивается. Видит дорожный знак: «МОЙРА, 12 МИЛЬ». Вспоминает урок, преподанный Уорреном, и, прежде чем пожилой шофер успеет запротестовать, протягивает руку и включает свет в салоне.
— Вы не возражаете?
Затем, пока он не смотрит, быстро подносит телефон к уху, экраном от него, чтобы, когда он глянет на нее в следующий раз, она уже была поглощена разговором.
Его следующий взгляд на нее искоса служит сигналом, чтобы Кейтлин проинформировала шофера:
— Звоню мужу. Уоррену. — Потом в трубку: — Милый? Ага. О, теперь уже порядок. Мне так повезло, что меня подвез… — Снова поворачивается к водителю. — А? Простите, как вас зовут, сэр?
— Билл, — неохотно бросает тот.
— Билл, — повторяет она в трубку. — О, мы ровно в двенадцати милях к северу от Мойры, штат Нью-Йорк… На семнадцатом окружном. Да, семнадцатом. Да нет! Не волнуйся. Я в полном порядке… Да, я всегда записываю номера… — Она улыбается Биллу. — Старый красный пикап «Форд», номерной знак пи-джи-эл-шесть-девять-два-сорок-три… Нью-йоркские номера, да. Как ты мне и велел. Ты такой паникер! У меня все хорошо. Билл очень любезно согласился подвезти меня. Он довезет меня до… — Биллу: — Докуда? Куда вы едете, сэр?
Билл, уже сердито:
— В Потсдам.
— До Потсдама, милый… Нет, не надо. У меня уже все хорошо. Ты уверен? Ладно. Люблю. — Быстро закончив представление, она сует телефон в карман, так и не показывая экран. — Уоррен очень благодарен вам за это. Сказал, чтобы я передала спасибо.
— Угу.
Билл — вероятно, обиженный только что услышанным (она что, записала мои сраные номера? за кого она меня принимает?) — не называет ее «милой девушкой» или как-либо еще, пока они не добираются до Мойры. Унылый Билл становится первым из нескольких молчаливых, немного уязвленных шоферов, которые без каких-либо приключений провезут хитроумную Кейтлин примерно 163 мили за следующие полтора дня.
10 дней 5 часов
На взгляд Берта Уокера, Центр «Слияние» слишком напоминает парк развлечений. Конечно, встречающие не выряжены антропоморфными грызунами, хотя вполне могли бы. Все — от мегаваттных улыбок администраторов и высококачественной имитации крытого дендрариума до работников Пустоши, которые, будто умпа-лумпы, решают проблемы в технократической версии «Вилли Вонка и шоколадная фабрика» — призвано заставить почувствовать себя вовлеченным, защищенным, счастливым, а это предприятие — выглядеть забавой. От этого прямо кровь в жилах стынет. Его коридоры, коридоры в Лэнгли, суровы, холодны, аскетичны и функциональны. В ЦРУ действует дресс-код; это место для серьезных людей, занятых серьезной работой, и они знают одно: равновесие — штука очень хрупкая и может запросто разлететься вдребезги, как чайная чашка на кафельном полу, от легчайшей дрожи перстов божьих.
Сидя на заднем сиденье лимузина, подъезжающего к волшебному королевству Сая, Берт игнорирует отчеты, лежащие рядом в открытом кейсе. Куда больше его тревожат новые игрушки Сая, а именно программа фиктивного нерабочего режима и «Ясновидец», обе предположительно ценные, но и обе же предположительно губительные, и, как ни поверни, теперь он причастен к их будущему воздействию. Он ведь предоставил деньги и поддержку, а это почти равнозначно тому, что изобрел эти штуки сам! Будучи ученым, он способен предсказать, какие новые угрозы сулит это оружие, и речь не об ущербе, который они нанесут частной жизни. Эти дебаты, прихоть двадцать первого столетия, просто фоновый шум невежд: права на личную жизнь больше нет, оно уже утрачено — или, по крайней мере, им настолько пренебрегают, что оно не имеет ни малейшей ценности. Нет, реальную нынешнюю и будущую угрозу представляют манипуляции, внедрение в сознание ничего не подозревающих граждан предписанных воззрений и моделей поведения, незримый переход государства от надзора к управлению; последняя глава долгого романа о демократии — свобода воли, перекованная в добровольное повиновение.