Жалитвослов

— Как насчет залога? — спросил он будничным тоном, закончив записывать.

Так же буднично Мурин ответил, что кладбище высоколиквидно и проблем с покрытием не предвидится.

Яррет кивнул, пометил это в своем блокноте и затем стал перечитывать свои предыдущие заметки. Он их долго перечитывал, и все это время Мурин неподвижно сидел в своем углу, глядя перед собой в затылок Артыку, а тот так же неподвижно глядел вперед, на дорогу, думая, видимо, о чем-то своем.

Наконец, Яррет выключил свет и сунул блокнот в папку. Он чувствовал удовлетворение. Седьмой по счету, этот проект, что он собирался одобрить, ему нравился. Это был нужный проект. Завтра он подготовит меморандум, где изложит свои замечания, впрочем, совершенно незначительные и не влияющие на конечное одобрение. А через неделю истекает срок его пребывания здесь. Ну что ж, он доволен своей работой, он внес свой маленький, но вклад в развитие местной экономики…

В это время машина резко свернула с дороги, подпрыгнула и понеслась в степь. Оказалось, что Артык заснул, и давно. Их ввело в заблуждение то, что он прямо сидел за рулем и словно бы глядел на дорогу. Между тем глаза его были закрыты. И на повороте неуправляемая машина слетела с дороги и устремилась в степь. Яррет принялся трясти водителя, кричать ему на ухо, но тут машина с ходу ударила в какое-то препятствие, Яррета перекинуло на переднее сиденье, он больно обо что-то ушибся, машина наполнилась сухой землей и пылью. В темноте послышался кашель и проклятия Артыка — он проснулся.

Кое-как они выбрались из машины и увидели, что их машина воткнулась в какой-то старый оплывший бугор, который при ближайшем рассмотрении оказался остатками древнего городища, бог знает сколько веков назад покинутого людьми. Еще можно было различить заросшие колючим кустарником стены. Стояла немотная тишина, только где-то в городище одиноко и размеренно ухала сова. По местным поверьям, гули — страшные степные духи-людоеды, обитали в таких развалинах…

Пока Артык копался в поврежденном двигателе, Яррет и Мурин молча стояли рядом. Разговаривать не хотелось, точно в присутствии мертвого. Оба чувствовали даже не законное раздражение по поводу глупой аварии, а какое-то странное смятение, будто их неожиданно подвергли нелегкому испытанию на прочность. Небо между тем стало постепенно светлеть: наставало утро. Развалины с приближением утра переставали быть страшными. Однако смятение оставалось. И когда Артык наконец пригласил их садиться в машину, они с облегчением это сделали, стараясь не оглядываться на жуткое место.

В машине к Яррету вернулась разговорчивость. Он ожидал, что необычное происшествие встряхнет его молчаливых попутчиков. Но они еще больше замкнулись, как только машина вновь выехала на дорогу. Яррету это не понравилось. Ему хотелось обсудить странный инцидент. Но непонятное молчание Мурина сбивало его с толку. Он чувствовал, что тот не расположен говорить, и совсем уже было смирился с этим, как вдруг Мурин заговорил.

Вы не разобрали, что говорили они там друг другу? — спросил он из темноты.

— Кто?

Совы.

— Совы?

Рассказывают про Бахрама, великого царя иранского, — сказал в темноте Мурин. Однажды услыхал он разговор сов в развалинах одного из разрушенных им городов и попросил растолковать услышанное. «Если продлится правление этого царя, — говорили между собой совы, — страна покроется развалинами, и все совы станут счастливыми»…

Яррет молчал. Молчал и Мурин. Впереди на дороге показался ослепленный светом фар суслик, едва успел отпрыгнуть из-под несущихся колес.

Большую часть территории нашей республики занимает пустыня, — прервал молчание Мурин. Поэтому можете себе представить, во что автоматически превращается здесь каждый крик.

И вслед за этим возник из темноты новый его вопрос: — А как вы думаете, ушел бы Он в такую пустыню?

Яррет не ответил. Это было слишком сложно, он не понимал.

Мурин судорожно вздохнул в темноте.

Дни по приезде были тяжелыми. Но еще тяжелее были ночи. Нить подобралась к горловине, он ловил ее, но конец оказывался в чужих руках. Однажды он пришел домой, снял трубку и набрал номер Ларисы. На том конце сквозь шуршание песка отозвался голос ее матери. Она уехала, говорил голос. Она уехала совсем. Голос задрожал. Мурин медленно положил трубку.

Сразу по приезде Яррет почувствовал себя плохо. Впервые он почувствовал себя плохо за свое пребывание здесь. Что-то тяжелое подкатило к желудку. Друзья посоветовали ему пить побольше жидкости, особенно крепкого зеленого чаю, — было подозрение на пищевое отравление. Он послушался их совета и, пока писал свой меморандум, выпил несметное количество маленьких пузатых чайников, полных невыносимой горькоты напитка. Это помогло. Тяжесть в желудке вскоре прошла, оставив вместо себя тянущее ощущение пустоты. Он закончил свой меморандум в срок.

В банке ему сообщили, что Мурин неожиданно вышел в отпуск и куда-то удалился. Яррет спросил что-то о совах, о пустыне, его не поняли, попросили повторить. Он не стал, помедлил, поехал домой собирать чемодан. На следующее утро вылетел в Лондон. Еще до взлета уснул, но через какое-то время внезапно пробудился. Внизу была пустыня, и ему показалось, что он слышит, как там, среди длинных редких барханов, Мурин кричит.

Алконост

Весть о том, что Бабанов едет в Индию, на всех его друзей действовала одинаково: все тут же бросались его отговаривать. Ему говорили про плохую воду и про непривычную еду. Его стращали грязью и антисанитарией. Ему рассказывалипро болезни, которые даже современной медицине не по зубам, а то и вовсе неизвестны науке. Самим-то индусам хоть бы что, они привыкшие. Они вон могут воду из Ганга зачерпнуть и выпить. А по Гангу, между прочим, всякая дрянь плавает. Им-то что? Они привыкшие. А ты, Бабанов, загнешься моментально. Выпил — и до свидания. Светлая память о нем навсегда сохранится в наших сердцах.

Вскоре выяснилось, что Индия для русского человека все равно что война или сталинские репрессии: нет такой семьи, которой бы она не задела. Туда ездили, чтобы заболеть. Скоро Бабанов уже знал, что в числе популярнейших сувениров в Индии успехом у наших туристов пользуются желтуха, дизентерия и энтерит. Причем никто не приезжал обратно просветленным и постигшим потаенную небесную мудрость. Возвращались, оставив позади себя, на просторах загадочной страны слонов и раджей, изрядную толику своего здоровья. Дошло до того, что, стоило Бабанову где-нибудь в гостях заикнуться о том, что скоро ему предстоит служебная командировка в Индию, лица гостей разом суровели. Их взгляды как бы говорили: «Проклятая Индия! Сколько же ты еще будешь отнимать у нас наших отцов, мужей, братьев! Вот еще один хороший русский парень уходит, чтобы уже не вернуться. А он ведь еще такой молодой, совсем мальчишка! Куда только смотрит его начальство, посылающее парня на погибель!».

До отлета оставались сутки, а пришлось еще и дома выдерживать натиск жены. Алле тоже нашлось что рассказать. Кто-то там у нее отравился неизвестным фруктом, кто-то, желтый и скрюченный… Это я уже слышал, сказал Бабанов. Но ты же не дослушал! Остальное неважно, сказал Бабанов.

Последовали обычные упреки в невнимательности, и «ты не уважаешь моего мнения», и «к моим словам ты никогда не относился серьезно», и «день-деньской сижу дома и схожу с ума, понимаешь, с ума схожу, словом не с кем перекинуться, на улицу выйти невозможно, к подругам ты меня не пускаешь, хотя вовсе не такие они дуры, как ты про них говоришь, и эти твои звонки каждые пять минут: „Привет, милая! Как дела?“, хотя какие у меня могут быть дела, когда со времени твоего последнего звонка они ничуть не изменились, просто это ты так меня проверяешь, а когда сам приходишь домой, то такой вымотанный, аж смотреть на тебя жалко, и что ты там у себя в офисе целыми днями делаешь, ума не приложу, приходишь домой, падаешь и засыпаешь мертвым сном, а я допоздна пялюсь в телевизор.» В прошлом году, напомнил Бабанов, мы ездили с тобой в Анталию. Это было хорошо, конечно. А после этого? Или ты мне всю жизнь теперь будешь напоминать, что мы ездили с тобой в Анталию? Мы ведь даже в театр не ходим, хотя твои болваны-друзья сидят там каждый день на первых рядах с сотовыми в руках и ушами хлопают, точно на сцене по-китайски говорят. Или по-индийски, добавил Бабанов. Ага, вот ты сейчас едешь в Индию, а что ты про нее знаешь? Ты же книг не читаешь, кино тебя не интересует. Спасибо, если мультик про Маугли посмотрел. Еще заразу какую-нибудь подцепишь. Игорь, пообещай мне, что, когда вернешься, наша жизнь изменится. Обещай мне, что она станет разнообразнее. Пожалуйста, пообещай мне. Ну не попугая же мне заводить, в конце-то концов!

Бабанов пообещал, а на следующий день улетел в Калькутту. Здесь он благополучно пробыл три дня, а поскольку договор был подписан в первый же день, и наметилось еще два подобных же контракта, один другого выгодней, он и думать забыл про воду да про болезни и только сетовал, что из-за занятости не сможет посмотреть на все здешние чудеса. Индия оказалась не такой уж страшной, какой ему ее малевали, по крайней мере, из окна автомобиля было что-то не видать целых кварталов бедноты, вымирающих от повальных эпидемий. Людьми индусы оказались хорошими и партнерами неплохими. Он, правда, боялся, что кто-нибудь из его партнеров не сможет поставить свою подпись под контрактом, потому что еще в школе им говорили, что индусы поголовно неграмотны, что жестоко принижали и заедали их английские колонизаторы. Но выяснилось, что некоторые его партнеры учились даже за границей и пооканчивали тамошние университеты. Все они прекрасно говорили по-английски, и Бабанов, который закончил одну лишь восьмилетку и языков не знал, быстро успокоился — все нормально, все так и должно быть. Благосклонно внимая словам переводчика, он кивал и соглашался, и чувствовал полнейшее удовлетворение. И лишь перед самым отъездом он вдруг вспомнил. Удачный ход дел совершенно заслонил мысли о доме, и последние слова Аллы о попугае странным образом трансформировались у него в сознании в просьбу. Несмотря на то, что ему было пора в аэропорт, он попросил отвезти себя сначала на рынок — может, там удастся присмотреть себе что-нибудь стоящее. Здесь, на рынке, Бабанов и купил алконоста.