Жаворонок
Шрифт:
— Ты так весь день провозишься, — сказал я.
И тут меня накрыло воспоминание из нашего с Кенни детства, из той поры, когда ему было пять, а мне четыре или около того. Мама тогда ещё жила с нами, и наша жизнь ещё не пошла наперекосяк. У нас были деревянные кубики и маленькая деревянная тележка с красными пластмассовыми колёсами, чтобы их возить. Кенни обожал с ними играть и часами напролёт строил из них башни. Он хотел, чтобы башня получилась высокая и тонкая, по одному кубику на этаж. Строил он свои башни на ковре, поэтому они очень скоро падали. А я был ещё слишком мал и не понимал, что Кенни не такой, как все
— Я хочу, чтобы получилась высокая! — кричал он. — Очень, очень, очень высокая.
Но башня падала и падала, и с каждым разом Кенни всё сильнее расстраивался. Ему хотелось всё сделать самому, но в итоге приходилось просить помощи у меня. Я выбирал ровное место на кухонном полу или на кафельных плитках возле газового камина в гостиной, и мы начинали по очереди класть кубик на кубик. Если Кенни клал свои кубики неровно, я их поправлял, чтобы башня не упала.
Когда кубиков больше не оставалось, Кенни ложился на пол рядом с башней и смотрел на неё снизу вверх. О чём он при этом думал, я не знаю. Может, представлял, как он сам в виде крошечного человечка взбирается по кубикам на самую верхушку и оттуда обозревает весь мир. Полежав так немного, Кенни толкал башню рукой. Кубики летели прямо на него, и это его очень веселило. Ведь в самом деле, для чего ещё строить башню, если не для того, чтобы её разрушить? Главное — самому выбрать для этого время.
6
Напрямик по склону идти было намного труднее, чем по тропе. Ноги тонули в снегу, а под снегом была трава и замёрзшая твёрдыми колдобинами грязь. Из-за них я то и дело спотыкался и несколько раз чуть не подвернул ногу. Вдобавок через несколько минут ещё сильнее, поднимая снежные вихри, задул ветер. Снег закружил так, что было непонятно, то ли он летит с неба, то ли взлетает с земли.
Я посмотрел вперёд. До вершины холма оставалось немного. Над ней была всё та же серая пустыня неба. А сразу за вершиной наверняка плавно спускались к деревне поля.
Кенни ковылял по снегу позади меня.
— Всё в порядке, Кенни, — сказал или, скорее, прокричал я. — Мы почти пришли.
Кенни улыбнулся мне и пошёл быстрее, волоча за собой на поводке Тину. Через пять минут мы вышли на вершину холма.
Но только это была не вершина.
Это была такая складка, за которой начинался короткий, в несколько метров, спуск, а дальше склон снова уходил вверх.
У меня замерло сердце. Но я не подал виду, потому что нельзя было расстраивать Кенни.
— Извини, Кенни, — сказал я как можно бодрее. — Ложная тревога. Вершина — вон она. За ней будет всё время вниз. Придём в деревню, выпьем чаю с тортом.
— И с сосиской в тесте, — сказал Кенни.
— И с картошкой фри! — подхватил я.
Мы бегом бросились вниз по короткому спуску, чтобы потом с разгону преодолеть подъём. Тина, обрадовавшись забегу, с лаем поспешила за нами. Запала нам хватило ненадолго, и скоро мы снова плелись, склонив головы. Но увернуться от встречного ветра нам было намного труднее, чем киношному герою — от неловкого удара пьяного негодяя.
— Расскажи, что ещё мы будем есть, — попросил Кенни
на полпути к настоящей вершине.— А что мы уже придумали?
— Чай, торт, сосиски в тесте и картошку фри.
— Чего ещё тебе хочется? — спросил я.
Подумав несколько секунд, Кенни сказал:
— Хочу побольше картошки.
— Хорошо, будет тебе побольше картошки. Ещё что?
— Ещё одну сосиску в тесте.
— Без проблем.
— И ещё кусок торта.
— Такого же, как первый, или другого?
— А какой был первый? — спросил Кенни.
— Шоколадный. Посыпанный шоколадным драже.
— Понятно, — сказал Кенни. — Тогда второй кусок торта тоже хочу шоколадный. И драже с обоих твоих кусков, ладно?
— Разбежался.
— Ну ты что, как этот.
— Слушай, давай так: ты забираешь драже с моего второго куска, а те, которые на первом, оставляешь мне. Идёт?
Кенни обдумал моё предложение, взвесил все за и против и наконец кивнул с таким видом, будто отдавал мне последнее:
— Идёт.
Он протянул ладонь, и мы скрепили договор рукопожатием.
7
Приблизительно в это время я обратил внимание, что сплошная серая пелена поменяла оттенок. Сначала я решил, будто это ещё сильнее сгустились тучи, но потом сообразил, что дело шло к вечеру. Невидимое за облаками солнце клонилось к закату.
Кенни еле-еле волочил ноги, двигаясь медленнее, чем трёхногий ленивец в патоке.
— Шевелись, Кенни, — сказал я. — Мы же не хотим, чтобы нас тут застала ночь, когда выходит на добычу гайтраш.
— Гай кто? — как я и ожидал, спросил Кенни.
— Гайтраш.
— Какой ещё на фиг гайтраш?
— Такой, которого ещё называют шагфолом.
Кенни нервно усмехнулся.
— Ты его выдумал.
— Не-а, не выдумал, — сказал я. — Это такой особенный йоркширский монстр, рыскающий по вересковым холмам. Иногда он принимает вид большой чёрной собаки, а иногда — лошади, но с когтями вместо копыт. И в виде собаки, и в виде лошади глазау него всегда красные, по ним-то его и узнают. Они ярко светятся в темноте.
— А что он с тобой делает? — спросил Кенни.
— Сбивает с правильного пути.
— А потом?
— Этого никто не знает, — ответил я.
— Почему?
— Потому что потом тебя больше никто не видит. Задумчиво помолчав, Кенни повторил вопрос: — А что он с тобой делает?
— Съедает.
Кенни понадобилось некоторое время, чтобы это переварить.
— Если тебя потом больше никто не видит, откуда узнать, что он тебя съедает?
— Оттуда. Это понятно по тому, что от тебя остаётся после того, как он тебя съел.
— И что остаётся?
— Кое-что и ничего, — сказал я.
— Так не бывает, чтобы сразу и кое-что, и ничего.
— А вот и бывает.
— Ну и что это? — спросил Кенни. — То, что остаётся?
— Дырка от твоей задницы! — крикнул я во всю глотку.
Кенни хрюкнул от смеха.
— Это, что ли, кожа и… э-э… кусочек задницы вокруг?
— Нет, просто дырка.
— Как это, как? Или ты про воздух, который в ней был? Но почему ты знаешь, что он оттуда?
— Потому что это твоя дырка от задницы, — сказал я. — Чёрная и вонючая.