Жаворонок

— Со мной всё будет хорошо, — сказал я. — А тебе пора идти.

— Я не хочу остаться один.

— Ты никогда не останешься один. Мы всегда будем вместе. Но чтобы мы были вместе, сейчас тебе надо идти. Давай, пожалуйста, иди.

Наконец Кенни встал и пошёл прочь. Тина тоже встала. Сначала она посмотрела на Кенни, потом на меня. Казалось, собака пыталась понять, кому из нас она нужнее, хотя скорее просто соображала, в чьей компании у неё больше шансов выжить. В итоге Тина сделала выбор и засеменила за Кенни. Несколько секунд спустя они скрылись за поворотом ущелья.

Только я собрался издать оглушительный вопль ужаса и муки, который я сдерживал с самого момента падения, из-за поворота бегом вылетел Кенни.

— Вот, — сказал он. — Тебе это нужнее.

Он снял с себя шарф и перчатки.

— Нет, Кенни, лучше оставь себе. Я же ненавижу «Лидс Юнайтед».

— Всё равно надевай, — сказал Кенни. — Я про это никому не расскажу.

Про шапку он, наверно, просто забыл, а то бы отдал мне и её. Напоминать я не стал. Он намотал на меня шарф и даже натянул перчатки, хотя я и прятал руки в рукава. Перчатки Кенни промочил, когда пытался взобраться на склон, но и в мокрых в них было лучше, чем без них.

— Я мухой туда и обратно, — сказал Кенни, повторяя за отцом, который раньше говорил так, отправляясь в паб.

А потом он ушёл, и Тина вместе с ним.

13

Я лежал на холодных сырых камнях. Беспомощный, напуганный и дрожащий. Если не шевелиться, боль от ноги просто тупо пульсировала во всём теле, но малейшее движение вызывало страшную муку. В довершение ко всему я был совсем один.

Сколько ещё мне так лежать? Сколько времени понадобится Кенни, чтобы вдоль русла реки дойти до тропы, а по тропе — до проезжей дороги? Двадцать минут? Полчаса? Но потом ему надо будет поймать машину. А если машин не будет? Кого понесёт ночью кататься по холмам? Нет, кто-нибудь обязательно поедет. Тут же всё-таки не Внешняя Монголия, а чёртов Йоркшир. Тут полно народу. За всю мою жизнь не бывало такого, чтобы я за целый день не встретил ни души. Так устроен мир. Люди — они везде. От них не спрячешься, даже если захочешь. Приезжаешь, например, в Лидс, а там их тысячи, миллионы, миллиарды, их столько, что не сосчитать. Они кишат повсюду, такие разные и при этом такие одинаковые, и никто из них ничего про тебя не знает. Даже в деревне теперь почти так же. Новые дома, новые люди — люди, о чьём прошлом ты никогда ничего не узнаешь.

Холодно.

И снова пошёл снег. Ветер в ущелье не задувал, а нависавшие над обрывом деревья немного укрывали меня от снега. Но снег повалил так густо, что и до меня долетали тяжёлые мокрые хлопья. Несколько упали мне на губу. Я их слизнул. Мне понравилось. До этого момента я не понимал, как сильно мне хочется пить. Я задрал голову, открыл рот и стал ждать, чтобы в него нападали ещё снежинки. При этом я ещё совсем маленьким знал, что снег и дождь пить невозможно — даже когда льёт как из ведра.

Я снял перчатку и провёл рукой по волосам, чтобы стряхнуть с них снег. После этого облизал пальцы. Жажды этим было не утолить.

Чтобы защититься от снега, я попытался свернуться калачиком. Так я сберёг бы последние крохи остававшегося внутри у меня тепла. Но сломанную ногу согнуть не получилось. Тогда-то я впервые подумал, что на самом деле могу умереть — замёрзнуть под мокрым снегом, не дождавшись, пока Кенни приведёт подмогу.

И тут я начал кричать. Глупо, что мы не додумались до этого раньше. На тропе могли оказаться другие путники, и они бы нас услышали. Но теперь у меня получился скорее не крик о помощи, а вопль страха и ярости. Сначала я выкрикивал «Помогите! Помогите!», однако скоро слова смазались и слились в невнятный животный вой. В этом вое, кроме боли и страха, звучало и всё плохое, что было в моей жизни. Бегство мамы, отцовский раздрай, необходимость присматривать за Кенни. Дни, когда я уходил в школу по-настоящему голодным, потому что последний кусок хлеба отдавал Кенни. Дни, когда у нас не было горячей воды, и я приходил в школу немытым, и никто не хотел садиться со мной рядом. Дни, когда все в школе смеялись надо мной, потому что штаны у меня доходили только до середины икры.

А ещё я кричал потому, что Сара больше не хотела со мной встречаться.

Сара — моя самая первая девушка. До неё я ни с кем не целовался. Даже ни к одной из девчонок просто не прикасался. Сара была тёмненькая, симпатичная и умная, на каждую мою шутку у неё были готовы целых пять. Мы бы вряд ли вообще стали с ней встречаться, если бы не история с её братом, который был моим смертельным врагом. Но даже с ним всё в конце концов оказалось нормально. Три месяца мы с Сарой были вместе, и эти три месяца были лучшими в моей жизни. Всё тогда было в порядке. Всё было хорошо у моего отца — в основном благодаря Дженни, которая вернула в нашу жизнь всё то, чего нам так долго не хватало. Даже Кенни более или менее нашёл себе место в этом мире. Ему нравилась его специальная школа и приятели, которых он там себе завёл. Ну и что из того, что его лучший друг считал себя Доктором Кто?

И с нашей мамой тоже всё складывалось удачно. Нам только в прошлом году стало известно, что с ней случилось и куда она задевалась. Она свалила, когда мы с Кенни были ещё маленькими. С Кенни было много возни. С нашим отцом тоже. Как, наверное, и со мной. Мама впала в депрессию, а потом слегка поехала крышей. И сбежала. Много лет мы думали, что она нас не любила и даже не вспоминала. Но тут мы узнали, что она начала новую жизнь в Канаде и при этом всегда про нас помнила. Она пригласила нас к себе на каникулы, но у нас не было денег на билеты, и поэтому теперь она собиралась к нам. Я по-прежнему злился на маму. По-прежнему испытывал к ней кучу разных чувств, в которых никто не смог бы разобраться. Но одно из этих чувств было любовью. И вот впервые в моей жизни что-то начало понемногу устраиваться.

Но тут…

Но тут Сара сказала, что хочет, чтобы мы были просто друзьями. Мы сидели в том «Старбаксе», где у нас с ней было самое первое свидание.

— Ты очень хороший, — потом добавила Сара.

Я сразу понял, что так неправильно. Она говорила что-то ещё, но кровь так громко стучала у меня в ушах, что я её совсем не слышал. Мои руки, лежавшие на столе, сжались в кулаки. Она положила на них руку. Помню, какой прохладной и сухой была её рука. И какими ухоженными ногти — не чета моим криво обгрызенным.

— Что я сделал? — промямлил я.

Я имел в виду «Что я сделал не так?».

— Ничего, — сказала Сара.

— Тогда почему?

— Не для всего нужна причина. Что-то бывает и просто так.

Я не мог поднять на неё взгляд и тупо пялился на свои кулаки. Она убрала с них руку. Мы встречались с ней целых три месяца, я за это время научился говорить о своих чувствах. И теперь вдруг всё кончилось.

— Я тебя ненавижу, — сказал я.

— Неправда, — сказала Сара.

Потом мы оба довольно надолго замолчали, а потом я наконец поднял взгляд и увидел, что она ушла.

14

Неужели я уснул? Нет, это был не вполне сон. Скорее что-то типа транса — с мыслями и воспоминаниями. Нет, точно не сон. В такую холодрыгу поди усни.

Насколько я помнил, я лежал на каменной плите в нескольких сантиметрах над уровнем реки и чуть в отдалении от неё, там, докуда не долетали брызги. Но теперь что-то изменилось. Другими стали ощущения и звуки. Вода подступила ближе.

Нет, не просто ближе. А совсем уже ко мне подобралась.

Я не понимал, что происходит. Может, в забытьи я скатился ближе к воде? Нет. Я вообще не двигался. Потому что не мог. А река могла. Воде, которая попадала в неё с дождём и снегом, в узком ущелье было некуда деваться. Поэтому река вздувалась. Я попытался отодвинуться от кромки воды. Под самым обрывом ещё оставалось полметра сухих камней. Ползти туда было дико больно, и я снова закричал — пронзительней, чем раньше. Крик своими когтями разодрал мне горло. У меня изнутри будто вытаскивали густой куст ежевики.