Жажда мести

После защиты Волгин вышел из аудитории бледный, никого не видел и ничего не слышал. Он не понимал, приняли ли его защиту, как оценили, хотя все уже было ему сказано.

Дрожайший поздравлял его, встретив в коридоре, сказал, что все прошло блестяще, и «защита диплома» скорее всего перерастет в защиту диссертации.

– Кандидатской или докторской? – спросил Волгин хриплым голосом, следуя за профессором на кафедру.

– Назвали, как я и просил, просто «диссертацией», а мы уж решим с ректором, как ее назвать.

– Что мне теперь делать, Эдуард Исаевич?

– Терпение, мой друг, терпение.

Волгин еще некоторое время стоял в коридоре и увидел в окно, как из университета торопливо выскочила Козобкина. Ей так шла обтягивающая бедра черная юбчонка и ослепительная белая кофточка, соблазнительно обтягивающая бюст, поверх которой была наброшена ярко-оранжевая толстая кофта. Она стремительно, как бы не замечая никого, но в то же время отмечая все вокруг себя, направилась к воротам.

Часть третья История человеческих чувств

I

Прошло три месяца с тех пор, как студент Волгин защитился. Он уже получил диплом, снял с него копию, и со всеми необходимыми по такому случаю документами по совету Дрожайшего отдал в отдел аспирантуры. В планы Волгина входило признание его диплома диссертацией и присвоение ему звания доктора наук. Профессор со своей стороны сделал все возможное: получил несколько отличных рецензий, завизировал оценку доклада Волгина на ученом совете у академика Белобровского и при случае упоминал, что академик Белобровский отметил значительность и актуальность доклада молодого соискателя. И что в свете решений двадцать второго съезда партии стоило бы подумать о выдвижении молодых научных кадров. Все кивали и поддерживали Дрожайшего. Но дело с места не сдвинулось, и данное обстоятельство тревожило профессора.

А что делал полковник государственной безопасности на заседании ученого совета? Свинцов сидел в тени; лицо его можно было увидеть, лишь хорошенько присмотревшись. Волгин все-таки узнал его и покрылся холодным потом. Не случайно на ученый совет пожаловал полковник Свинцов. Говорить или нет о своих догадках Дрожайшему? Он понимал, тот перепугается и – на этом все кончится. Но неужели академики, профессора, ректор, наконец, меньше значат, нежели один полковник КГБ?

Прошло три месяца прежде, чем он понял, почему на ученом совете присутствовал полковник Свинцов.

* * *

Сосед Волгина по комнате Иван Мизинчик спал, сытно посапывая, отвернувшись к стене, поджав под себя ноги в синих носках. Он спал всегда, стоило ему прислониться щекой к подушке, как тут же им овладевало дремотное ощущение покоя, и он сразу засыпал. Волгин выждал некоторое время и разбудил его.

– Послушай, что ты все время спишь?

– А что такое? – удивился Мизинчик, поворачивая свое криворотое лицо к нему, потягиваясь и отходя ото сна.

– Скажи, если, Вань, появился на защите человек, который тебя не любит, и более того, питает к тебе ненависть, что означает сие?

– Дурак только не знает: помешать тебе хочет, – отвечал просто Мизинчик, протирая глаза, – А что? Ты ж защитился.

– Я защитился, но не в этом дело. Мне профессор сказал, что дипломная моя работа тянет на докторскую.

– И что же, Владимир? Если профессор сказал, то все нормально. От него все и зависит. Помешать может только полковник КГБ. Не меньше.

Волгин смотрел в окно. Мысли о полковнике Свинцове рождали в нем злость, и в то же время желание действовать. Он уже не рад был, что завел разговор с Мизинчиком, мелким и жалким человечком, смыслом жизни для которого были сон и тарелка супа.

– Скажи, Ваня, ты ко мне попал случайно?

– Ты имеешь в виду комнату, в которой ты живешь, ну так комната не твоя, а государственная, – отвечал недовольно Мизинчик, натягивая штаны.

– Но если ты на заочном, то ты не должен жить в общежитии! – Волгин в упор смотрел на Мизинчика.

– Знаю. Вот и собираюсь переходить. А думаешь, у меня тут знакомые есть? Есть. Не скрою. Вот и молчи. Не устраивает? Меня все устраивает. Советской властью я доволен.

После этих слов Мизинчика Волгин окончательно убедился в своих предположениях.

– Ты откуда приехал? – спросил Волгин, прикидывая в уме, что со стукачами надо быть поосторожнее.

– А что? Из Рязани. Не нравится город?

– Я в Рязани никогда не был, а что мне нравится или не нравится, это уж не твое дело, – отвечал Волгин.

– Между прочим, мог бы давно спросить, – хохотнул Мизинчик, – а то все по бабам, да по бабам. Человек живет рядом, живая душа, а он даже не спросит. А я-то знаю, что ты из Хабаровска. К тебе вот ходит друг Борис, так жаловалась одна цаца на него.

– Кто такая?

– Да я не помню и какая, обыкновенная, – отвечал Мизинчик, ковыряясь в носу. – Все они на одну колоду. Что одна, что другая, что третья.

– Откуда ты-то знаешь? – удивился Волгин, присев на кровать.

– Была у меня одна, а вот, поди ж, стерва оказалась, изменила с одним татарином, попуталась, а потом давай плакать.

– И что?

– Я не прощаю в таких делах, строгим надо быть, – сказал он и засмеялся. – Поди ж, лярва какая была. Стаканчик подавала, губки целовала. Я знаю. Меня одни считают маленьким таким уродцем, как будто я ничего не могу, но я малый да удалый. Перочинный ножичек мал, а им с буйвола шкуру снимают. На маленькой сковородке можно зажарить всего буйвола, если жарить по маленькому кусочку. Правильно говорю?

– Не знаю, – отвечал Волгин. Он презирал Мизинчика и с отвращением слушал его излияния по поводу женщин. Как всякий низкорослый мужик, к тому же еще страдающий и другими физическими недостатками, он был весьма высокого мнения о собственной персоне. И в своих рассуждениях всячески доказывал превосходство уродства над совершенством, ловкости над силой, тьмы над светом.

«Скажи, – мысленно спрашивал себя Волгин. – Вот ты умный, Волгин, проницательный, начитанный, можешь по памяти читать целые рассказы Чехова, “Войну и мир” цитируешь целыми страницами, а вот попробуй определи: осведомитель он или нет?» Он смотрел на Мизинчика и недоумевал. Все в нем было ошибкой природы: вывернутые губы, и уши, длинные волосатые руки, кривые ноги, вся кожа покрыта пигментными пятнами. «Не верь уродцам, они ненавидят красоту, а тот, кто ненавидит красоту, тот питает ненависть к разуму».

И тут Волгина осенило. Он встал с кровати и направился в коридор, спустился на первый этаж, подождал возле вахты, пока вахтерша отойдет, снял телефонную трубку и положил ее рядом с аппаратом, затем быстро вернулся в свою комнату.

– Там тебе звонят, Ваня. Иди. Свинцов какой-то.

– Свинцов? – поразился Мизинчик, вылупил глаза на Волгина и помотал головой. – Я такого не знаю.

– Как не знаешь? – сорвалось с языка у Волгина. – Русским же языком сказано: Свинцов! Иди, иди.