Жажда мести

– Нет, Лена, спасибо, лучше я не буду ни от кого зависеть, за свои рубль двадцать в общежитии.

– Но ты эти рубль двадцать можешь мне платить, хотя мне деньги не нужны. Но если у тебя такой принцип, то пожалуйста. Просто не хочу, чтобы ты с этим отвратительным типом жил вместе. Он же чудовище! Он же стоит у двери и подслушивает наш разговор. Квазимодо! У него рот – кривой, нос – кривой, глаза – врозь. – С этим выродком я тебя все равно не оставлю.

– Скажи, чем я привлек внимание сегодня милиционера? Проходили мимо него студенты, не остановил, а меня остановил. Что они от меня хотят? За Казакова?

– А кто такой Казаков? – поинтересовалась Лена.

– Он обладает магией слова. Твой дедушка обладает социальной магией, так скажем, послал на три солдатских буквы и – его поняли. А Казаков – магией слова! Вот я и думаю.

– Я пошла домой, а ты думай.

Он кивнул, а сам подумал о том, что хорошо бы побыстрее побродить одному по скверу подле общежития.

V

Никогда еще осень так не действовала на него. Он не ожидал ни встреч с Леной, ни с Борисом, который вернулся из Крыма, и снова зачастил на кафедру, на которой осталась после учебы Татьяна Козобкина, готовившаяся заочно поступить в аспирантуру. Он ходил словно неприкаянный, равнодушно встретил сестру Надю, приехавшую из родной Бугаевки с целой сумкой варенья и вяленой рыбы. Его ничего не интересовало после того, как профессор Дрожайший недвусмысленно намекнул на «провал защиты». Просто намекнул: он никогда не говорил определенно.

– Стоило бы сдать экзамены. А на всякие там занятия можешь не ходить, молодой человек. Мне кажется, твоя работа – это полноценная докторская диссертация, – подбадривал профессор, а сам думал, что после защиты диплома Волгину не предложили защиту диссертации, значит, имеются влиятельные силы, которые категорически против Волгина. Дрожайший все понял и перестал хлопотать. В конце концов, собственное спокойствие важнее и не стоит волноваться. Он считал, что сделал для талантливого юноши все, что мог.

Волгин чувствовал, что жизнь проходит мимо него. Он потерпел полнее фиаско с диссертацией, женщин после Самсоновой серьезно не воспринимал. Он сел и написал как-то об этом статью в форме письма-раздумья. Получился рассказ. Волгин понимал, что он не художник, лишь аналитик, но узнал адрес Юрия Казакова и положил в почтовый ящик свой рассказ. Волгин вложил записку, в которой обращался к Казакову как к непревзойденному мастеру магии слова. Писатель ответил коротким письмом, предлагая встретиться в журнале «Юность». Они встретились на пять минут, не больше.

Рослый, могучий, полный, лысый, с красивым классическим римским профилем Юрий Казаков слегка заикался. Он разговаривал с Волгиным как с равным. Они проговорили пять минут, но было ощущение, что они давно знают и понимают друг друга.

* * *

Однажды в сквере перед общежитием Волгин встретил Бориса. Тот разговаривал с каким-то мужчиной. Борис поднял руку, давая понять, что увидел приятеля. Волгин в ответ тоже вскинул руку. Он словно почувствовал в мужчине, ведущим беседу с Борисом, какую-то опасность.

Полковник Свинцов, а именно он разговаривал с Борисом, в последнее время очень изменился. Он стал чувствовать временами противную дрожь в руках. Когда ему доложили о скандале в отделении милиции Рыдрогоненко и о замеченном покровительстве Волгину со стороны Маршала Советского Союза, он впервые почувствовал, как задрожала его рука, сама по себе, в запястье, стала выгибаться и вибрировать. Душевный комфорт его был нарушен. Он видел истинное положение дел: сокращалась армия, увольнялись достойные люди, рушились построенные Сталиным советские бастионы. Его перестали посылать за границу, что он особенно остро переживал, намекали, что, возможно, отправят на пенсию. Свинцов был мнительным человеком и решил встретиться с Волгиным как исходной точкой всех его неудач.

Он обернул свое большое прыщавое, постаревшее лицо с маленькими глазками к Волгину и доброжелательно кивнул ему, как старому знакомому.

– Товарищ Волгин, – громко сказал Свинцов, проходившему мимо Волгину. Тот обернулся и вопросительно, словно впервые видел этого дядю, глянул на полковника. – Я хотел бы с вами поговорить.

Волгин с презрительной улыбкой, словно говоря, о чем же еще можно говорить, вернулся, и Борис, решив, что разговор касается их двоих, отошел в сторону.

– Садитесь, – предложил Свинцов, показывая на лавку.

– Спасибо, я постою.

– Я муж женщины, которую вы любили. Нас с вами объединяет она, Людмила, нам есть о чем поговорить. Можете уделить минуту?

Волгин молчал, ожидая вопроса. Свинцов с ненавистью смотрел на молодое красивое лицо.

– Я хотел узнать, что Людмила Самсонова сказала вам в последний день? – спросил дрогнувшим голосом Свинцов. – Для меня это важно, я места себе не нахожу. Я должен знать, о чем она думала в последнюю секунду своей жизни?

– Мне? – лицо у Волгина вытянулось, и он остановившимися широко раскрытыми глазами уставился на Свинцова.

– Мне сказали, что вы были при последних ее минутах, может, ошиблись, но я так понял, – проговорил Свинцов, и маленькие его глазки забегали.

– Кто вам сказал? – спросил Волгин, стараясь взять себя в руки. Как ему хотелось плюнуть в лицо этому ничтожеству и – дело с концом. «Не имеет ли Свинцов непосредственное отношение к убийству Самсоновой», – подумал Волгин.

– Еще один вопросик? Как мужчина мужчине. Вы с ней спали? – спросил Свинцов, наблюдая, как бледнеет и меняется в лице Волгин.

– Чудовище! – пробормотал Волгин и пошел прочь.

Прошло несколько лет с тех пор, но при воспоминании об этой встрече со Свинцовым, в Волгине рождалось чувство прикосновения к чему-то гадкому.

VI

Лена взяла очередной академический отпуск и, имея достаточно свободного времени, довольно часто приходила к Волгину в аспирантское общежитие, где он имел комнату. Они ходили в кино, обсуждали его статьи, вели ночами долгие разговоры. Она за последние несколько лет изменилась, одевалась в рваные джинсы, застиранную кофту и растоптанные туфли, считая, что творческие натуры так и должны выглядеть.

К ее появлению в общежитии привыкли, дежурившие на вахте после нескольких сцен, разыгранных Леной, перестали требовать от нее документы и уже не реагировали на ее появление. Она любила сидеть прямо на столе, болтать оголенными ногами, о красоте которых догадывалась, рассказывала Волгину смешные истории из высшего света, обзывая всех членов Политбюро баранами, у которых нет мозгов. Она с не меньшей долей злорадства перемывала косточки и президенту Соединенных Штатов, и королеве Англии. По ее мнению в Советском Союзе есть один умный человек, и этот человек – женщина, министр культуры Фурцева.