Желчный Ангел

Девочки достали лист ватмана, нарисовали круг наподобие циферблата, в верхней его части написали буквы, а внизу – цифры. По краям справа и слева – два слова, «да» и «нет». Затем Ирка достала из серванта голубое блюдце с тюльпанами и на тыльной его стороне маминой помадой нарисовала жирную стрелку.

– И что? – спросила Мира.

– Сейчас мы вызовем духа по имени и будем задавать ему вопросы, – запросто ответила Самсонова.

– А как он будет отвечать? – удивилась Мира.

– Через блюдце. Оно начнет скользить по ватману и стрелкой указывать на буквы. Так соберутся слова.

– А с чего оно будет скользить? – изумилась Тхор.

– Ну дух под него залезет и начнет двигать. А мы сверху руки будем держать. Только чур блюдца не касаться! – строго приказала девчушка из седьмого класса.

Ирка зажгла две толстые свечи, воткнула их в граненные стаканы с насыпанной солью и расставила по углам стола слева и справа от ватмана.

– Надо немного подогреть блюдце над свечкой, чтобы духу легче было его толкать, – напомнила всезнающая семиклассница.

Мира осознавала, что подруги несут чушь, но ей нравился этот спектакль. Она была уверена, что блюдце будет двигать хитренькая Самсонова, которая даже двойки в дневнике исправляла так ловко, что никто не замечал подвоха.

Дверь в комнату закрыли, воздух стал тяжелым, восковым, от пламени свечи по потолку метались розоватые всполохи.

– Только Пушкина не зовем, – предупредила бывалая семиклассница. – Он матерщинник, все врет и носится как угорелый, руки устанут.

Мира представила поэта на портрете в учебнике литературы. Из его уст, как из шланга, лилась нецензурная брань. Похабщик скакал по странице и топтался по бородатым лицам Толстого, Чехова и Достоевского.

– А кто не матерится и не врет? – спросила Тхор.

– Кто-нибудь из умерших родственников, бабушек, дедушек, они обычно отзывчивые, – пояснила подруга. – Давай кого-нибудь из твоих позовем. Наши в прошлый раз были.

К своим двенадцати годам Мира пережила только одну смерть. Это была прабабка – Ада Яковлевна. Память зафиксировала два момента: ее живую, бойкую и голубоглазую, с крендельками седых волос и каплями янтаря в висячих сережках, и – мертвую, такую же опрятную и нарядную, с янтарными висюльками в ушах, лежащую в черном гробу на табуретках возле подъезда.

Пяти-шестилетняя малышня крутилась вокруг гроба и норовила заглянуть внутрь, приподнявшись на цыпочки. Мира тоже с интересом рассматривала пластиковое лицо бабули, по цвету похожее на маленького пупса за рубль двадцать, которого она вертела в руках.

Из пары коротких прижизненных встреч Тхор не поняла, что есть ее прабабка на самом деле, а потому исследовательский интерес во сто крат превышал чувство потери. Подпрыгнув и попытавшись разглядеть странную маску в желтых сережках, Мира выронила пупса прямо в гроб, он глухо шмякнулся о складчатую материю и провалился куда-то вглубь.

Бабка лежала смирно, а Мира разревелась на весь двор, заглушая сигнал подъезжавшего грузовика. Соседи оборачивались и судачили о не по возрасту глубоких переживаниях девочки.

От рева Миру отвлекла взрослая подруга, которая подтянула ее к стоящему недалеко памятнику под кустом цветущей сирени. На сером граните с овальной черно-белой фотографии на них смотрела молодая Ада, какой Мира ее никогда не видела. Чернявая, с полумесяцами бровей – именно такой Тхор представляла себе смуглянку-молдаванку из популярной песни.

Подружка постучала по надписи грязным пальчиком в заусенцах и щелкнула языком:

– Смотри, сколько ей было – сто лет!

Мира ничего не поняла, но в том, что смуглянка на фото не соответствовала пластиковой мумии к гробу и цифре сто, учуяла какой-то подвох. С тех пор смерть ассоциировалась у нее с дурацкой игрой без правил, жертвой которой стал ее любимый литой пупс.

Сбитые мужики, потея о натуги, водрузили памятник в кузов грузовика. Машина выехала из двора, опыляя девственную сирень грязным дизельным выхлопом.

Только спустя несколько лет, когда зацвел тот же куст сирени, Мира рассказала родителям о кукле, упавшей в гроб.

Неожиданно мама всплеснула руками и закричала: «Почему ты не сказала сразу? Она забрала с собой твоего ребенка!»

Мира снова не уловила связи между игрушкой, мертвой бабушкой и каким-то ребенком, обиделась на маму и поклялась ни за какие коврижки не ходить больше на похороны.

Но это было позже, а пока, пятилетней дурочкой, она плелась в процессии за гробом и оплакивала пупса под траурный марш Бетховена в исполнении небольшого, но слаженного оркестра.

Тот майский день в мельчайших подробностях пронесся в памяти Миры, и она нехотя сказала подругам:

– Ну была у меня одна прабабушка, Ада Яковлевна. Но она какая-то странная. Да и мы с ней почти незнакомы.

– Это неважно. Они все ку-ку, – ответила Ирка. – Зовем!

Они встали вчетвером у стола и поднесли руки к голубому блюдцу.

– Дух Ады Яковлевны, приди к нам! – взвыла не своим голосом Ирка. – Повторяйте!

Гадальщицы, стоявшие плечом к плечу, дружно забасили:

– Дух Ады Яковлевны, приди к нам!

Мира поперхнулась от смеха, но подруги с двух сторон пихнули ее в бок.

– Ржать нельзя, может обидеться.

Они еще несколько раз повторили имя прабабки, но безрезультатно.

– Вспоминаю, она была глуховата, – сказала Мира. – Может, погромче?

Школьницы взвыли еще раз и даже добавили слово «пожалуйста». Ответа не было.

– Бабка Ада, та, что забрала с собой моего пупса! Приди уже к нам! – психанула Мира.

Девчонки прыснули, но внезапно блюдце дернулось, завибрировало и тронулось с места.

У Миры от ужаса вспотели ладони, по позвоночнику прошел ток и ударил испариной в лоб. Она закричала и одернула руки. Блюдце, задумавшись, приостановилось, но под шиканье подруг Тхор вернула руки обратно.

Ада Яковлевна оказалась прелюбезной дамой. С радостью называла имена суженых, среди которых были не только русичи Владимиры и Андреи, но и неведомый нормандец Гийом. А также щедро предсказывала оценки на ближайших контрольных.

– Выйду ли я замуж за Грекова? – спросила Мира, пребывавшая как в дурманящем сне.