Желчный Ангел

Блюдце заметалось по всему ватману, нарезая круги между «да» и «нет». Потом остановилось, задумалось и набрало по буквам:

– С-л-у-ж-и е-м-у.

Бабку отпустили нескоро. Решив проверить ее правдивость, вызвали еще пару духов и по традиции встретили Рождество с Пушкиным. Он, как и предсказывали гадальщицы, паскудничал, обзывал дев дурами и приглашал на свидание. Со временем школьницы сели на стулья, убрали руки и устало наблюдали за выкрутасами блюдца.

Одна Мира, держа на расстоянии ладони, то приближала их, то отдаляла от помадной стрелки, пытаясь экспериментальным путем установить истину.

– Мирка, с тобой тарелка особенно быстро бегает, – заверила подруга. – И духи какие-то разговорчивые. Теперь каждый раз будем тебя звать.

С тех пор и до конца института Тхор пыталась найти научное объяснение движению блюдца, но мало-мальски убедительных ответов не услышала. Оно перемещалось. Само, без физического воздействия. Силой ли ее собственной мысли или потустороннего вмешательства, но посудина двигалась, и это глупо было отрицать, как нелепо оспаривать гром или смерч.

Впоследствии один натуралист убеждал ее, что тарелку толкает теплый воздух, образованный в результате нагревания. Но она посадила оппонента перед собой, подержала над свечкой блюдце и положила на стол.

– Движется? – спросила она.

– Нет, – признал тот.

На этом вопрос был закрыт. Рождественское гадание разделило Мирину жизнь на до и после. Оно будто бы фонариком высветило ту часть девочки, которая особенно отличалась от остальных людей. Исход любого события, будь то оценка на экзамене или простуда, Мира видела заранее во снах. Видела не напрямую, аллегорически, но всякое иносказание ловко умела расшифровывать.

– Я устала от своих снов, – жаловалась она еще в студенчестве Грекову. – Я не хочу ничего знать наперед, меня это тяготит!

Со временем к Мире пришло осознание, что ее собственные действия не хаотичны и не спонтанны, а управляются кем-то Иным. Этот Иной порой принимал облик: в тех же снах она видела лицо – одновременно мужское и женское, родное и незнакомое. Огромные глаза, серебряные кудри, вырезанные мраморные губы. Губы были сомкнуты, они не произносили слов. Но всякий раз, когда к Мире приходило грядущее, она мысленно соприкасалась с этим ликом и по неуловимым движениям век, ресниц, тонкому надлому морщинок возле глаз понимала, что не брошена, направляема, ведома.

Карты Таро были лишь прикрытием. Своеобразной лупой, увеличивающей то, что и так было ей видно. И неким понятным людям механизмом добычи информации из будущего. Раскинула – рассказала – заплатили.

Греков это чувствовал и не любил, когда она раскладывала на него колоду, буравя глазами в районе солнечного сплетения.

Сергей Петрович знал, что и без всяких карт она хозяйничает в его теле. Со временем привык и даже мысленно открывал под грудью невидимую дверцу: «Заходи!» Мира стала его неотъемлемой частью, подобно воздуху в легких или лимфе в сосудах. Но воспринимать ее как женщину, как возможную любовницу он не мог. Это было противоестественно и попахивало кровосмешением.

Любое изменение в жизни писателя Мира знала наперед. И то, что ждало Грекова после уральского санатория, мучило ее нестерпимо, вскрывало вены. Но, как с любым неизбежным событием, Тхор смирилась, нацепив на лицо улыбку и укутавшись в покрывало нарочитой беспечности.

Лишь одно обстоятельство никак не вписывалось в понятный ей порядок вещей – Маргошина беременность. Было чувство, что Иной затеял очередную игру, не посвятив ее, Миру, своего посредника, в хитрую и жестокую комбинацию. * * *

Марго не осилила и половины бокала шампанского и, извинившись перед Мирой, попросилась домой.

Вадим набрал ей ванну, положил в пенную воду, долго растирая губкой гладкое, как голыш, тело и слегка отекшие ступни. Затем завернул в пушистое полотенце и отнес в кровать.

– Завтра очередное УЗИ, – сказала она, засыпая.

– Я помню. Проводить тебя?

– Нет, справлюсь сама. Выжми апельсин на завтрак. Замучила тошнота.

Она уснула в неудобной позе, застыв в незавершенном повороте на правый бок. Хирург трепетно перенес ее ноги, подложив под них подушку, расчесал волосы и накрыл одеялом.

Душа сладко ныла в предчувствии ребенка, рука постоянно тянулась к ее животу в надежде не пропустить первый толчок, уловить малейшее движение. Вадим усилием мысли воспроизводил очертания эмбриона, его позвоночный изгиб, его крошечные ручки, большую голову. И представления подтверждались снимками УЗИ, на которых белый головастый птенец плавал в черном кромешном космосе.

Вадик оказался сумасшедшим отцом, дико утомлял Маргариту своим вниманием, но в то же время не переставал удивлять – он не был похож ни на одного из предыдущих самцов. * * *

Узистка, дородная женщина с грудным голосом, водила сканером по скользкому животу Маргариты и с удовольствием причмокивала.

– Ох хорош, развивается хрестоматийно! Молодец, мама!

Платные медики были щедры на комплименты и бесконечно назначали новые исследования.

– Это мальчик или девочка? – спросила Маргарита.

– Увидим на двадцатой неделе, – ответила врач, – сейчас пока рано, только двенадцатая.

– Как же мучительно медленно, – вздохнула Марго, – токсикоз не дает жить.

– Не торопите время, милая, – улыбнулась узистка, выливая на Маргошин пупок очередную порцию липкого геля, – потом будете вспоминать этот день и счастливо улыбаться.

Из принтера со скрежетом выползла фотография, которую толстая медичка вручила беременной.

– Вот, очередная фоточка в ваш семейный альбом, – приветливо сказала она.

Маргошу бесило слово «фоточка», но она натянуто улыбнулась и бросила снимок в сумку.

Раздражение усиливалось потерей четырех клиентов, которые внезапно отказались от нее в пользу конкурентов. Она подолгу беседовала с коллегами, чтобы понять, сдвинулся ли рынок психологических услуг, но никто не лишался пациентов массово. Маргарита не находила этому объяснения и срывала зло на муже.

– Послушай, даже если рассуждать с твоих позиций, – успокаивал ее Вадим, – Вселенная освобождает тебя от работы, дает возможность сконцентрироваться на самом главном – нашем ребенке. Разве плохо?

– Гребаная Вселенная лишает меня главного – реализации в деле, которое я обожаю, заставляет чувствовать неудачницей. Какие эмоции я передам при этом ребенку? И не смей мне больше манипулировать Вселенной!

– О, это по твоей части. Я оперирую понятиями, которые имеют форму, цвет, плотность и другие вполне себе измеряемые показатели, – развел руками хирург.