Железная хватка графа Соколова

Но Соколов не отпускал его до той поры, пока не счел, что дерзость наказана. Погрозил пальцем:

— Впредь грубости не смей говорить. И лечи Барсукова старательно. Он мне нужен с богатырским здоровьем, как у знаменитых чемпионов Людвига Чаплинского или Ивана Заикина. Теперь, братец, сними-ка с руки Барсукова повязку. Какая болячка у него там?

Субботин разрезал ножницами бинт, вгляделся и с некоторым ужасом произнес:

— Ба, да тут... укус человека!

Соколов впился взглядом в четкие отметины: снизу и сверху возле большого пальца виднелись следы зубов. Вопросительно посмотрел на Сахарова:

— Кто же чуть не лишил перста, почти до кости прокусил? Хорошо видно, что у кусавшего узкая челюсть — вероятно, женская. Зубы все целые, стало быть, человек цветущего возраста. Эх, допросить бы этого борова! — ткнул пальцем в Барсукова.

Сахаров улыбнулся:

— Допросишь, если Барсуков вспомнит, как его самого зовут.

Соколов тоном, каким сообщают о самом счастливом событии, сказал:

— Друг сердечный, сюрпризец для тебя некий приготовил. Гляди в оба, — и, словно знаменитый факир, готовый потрясти зрителей, приподнял рубаху Барсукова.

— Как тебе черная корова под мышкой сего субъекта нравится?

Сахаров, привыкший сдерживать чувства, на этот раз ахнул: знак германских шпионов на теле человека, считавшегося до последнего времени добропорядочным фабрикантом, удивил его весьма.

Соколов сказал:

— В этом Саратове целое шпионское гнездо! Что ж, будем его разорять.

Француженки

Появился вызванный Соколовым Дьяков. Взглянул на Барсукова, покачал головой:

— Эко, право, перекосило его, рот аж набок сполз...

— Наладь, Николай Павлович, усиленную охрану! Ни одна посторонняя душа не должна иметь вход в эту палату. — Соколов повернулся к Сахарову: — Думаю, следует эксгумировать горничную Аглаю.

У Дьякова глаза полезли на лоб.

— Как так, только что похоронили...

— Не исключаю, что именно эта девушка оставила следы на руке Барсукова.

— Во-от оно что! — Дьяков согласно кивнул головой.

— Барсуков девицу изнасиловал, та с горя и повесилась. Но во время борьбы тяпнула фабриканта за руку... А тот все свалил на какого-то племянника. Охо-хо!

— Снять слепок челюсти Аглаи не помешает, — согласился Сахаров. — Трудно рассчитывать, что этот дядя по своей воле начнет давать признавательные показания Субботин, умеешь делать слепок с зубов?

Тюремный доктор развел руками:

— Не пробовал...

— Ладно, возьмем с собой зубного техника. И фотографа следует пригласить.

Дьяков с ненавистью пнул ногой Барсукова:

— Ох, козел рогатый, его надо к стене припереть! Вздохнул. — Господи, что за житуха? Думал, пробьюсь из кантонистов в люди, стану полицейским офицером, не жизнь — масленица пойдет! Ан нет. Достиг, можно сказать, вершин, а что имею? Каждый день то труп, то арест, то перестрелка, то граф Соколов из окна за сапоги со второго этажа спустит, то губернатор распечет... — Мечтательно завел глаза. — Махануть куда-нибудь в Ниццу. Ночной прибой, мартель, рулетка, француженки... Эх, жизнь роскошная!

Соколов хмыкнул:

— Что тебе Ницца! Будешь там киснуть от скуки, о тарелке щей с кулебякой мечтать. Винца и тут хватает. Румяный, как Дед Мороз, ходишь. А француженки...

Дьяков подхватил:

— Сказать по чести, так я их, костлявеньких, десять штук на одну нашу ядреную, сисястую не поменяю. Во, истинный крест! Шмонать хату Барсукова сегодня надо?

— Этим будет заниматься ведомство Рогожина! — сказал Сахаров. — Готовь эксгумацию. Как стемнеет, сразу приедем.

Государственный секрет

Жираф сел на дрожки и полетел на кладбище. В сторожке нашел смотрителя — благообразного старика с обширной лысиной, мудрыми глазами и выражением лица, которое бывает только у русских людей, — бесконечного терпения.

Суровым тоном, каким разговаривают у нас полицейские с простым народом, произнес:

— Братец, нынче, как стемнеет, к тебе нагрянет экспедиция по секретному государственному делу. Будем девицу из земли подымать, что нынче хоронили. Приготовься! И стол поставь, усопшую положим.

Смотритель ахнул:

— Живую, что ль, закопали? У нас в восемьдесят седьмом году случай был. Купца похоронили, а я иду мимо, из земли звук идет...

— Не трещи! Как закопали, так закопали — тебя не спросили. Возьми могильщиков с лопатами и ждите безотлучно. Все, что увидите, — хранить в полной тайне. Иначе — без суда и следствия — расстрел на месте! И не трясись: девица та совершенно мертвая.

— Понял, стало быть, девицу резать будут?

— А тебе что?

— Все-таки для мертвого полезней без всякого вскрытия.

Среди могил

В наступившей ночной темноте к кладбищенским воротам прибыли два экипажа. Из них соскочили на землю полицейские.

Смотритель уже давно ждал, сидя на поваленном дубе. Он почтительно сдернул с головы шляпу, к груди прижимал черенок лопаты. Борода ради торжественного случая была тщательно расчесана. Конспиративным полушепотом доложил:

— Ваши полицейские благородия! Как приказано, двое землекопов дожидаются. И я вот по мере сил способствовать готов. — Он потряс лопатой. — Тридцать лет при покойных состою, стараюсь. И все едино, разные клявзы случаются.

— Веди, доблестный старец!

Включили электрические ручные фонари. Процессия двинулась по гравиевой дорожке, сухо и страшновато похрустывавшей при каждом шаге. Лучи света выхватывали из темноты мрачные надгробные камни и таинственные склепы. Свернули на узкую боковую дорожку. Дико вскрикнула потревоженная ночная птица. Рванул порыв хладного ветра, печально прошелестел по обнаженным верхушкам деревьев.

Даже привычный смотритель несколько робел. Сдавленным голосом произнес:

— Тут!

Следы ногтей

Соколов стоял перед могильным холмиком, усыпанным жалкими цветочками. Не верилось, что под ним скрывается то, что совсем недавно было красивым и юным существом, то, что бегало, смеялось, жило и надеялось... Куда уходят наши души, в какую провальную пропасть, Господь, исчезают Твои дети?

Зачарованная тишина словно дрогнула, когда началась работа. Землекопы, усердно засопев, начали споро мелькать лопатами. И вот железо глухо стукнуло о крышку гроба.