Железная хватка графа Соколова

Граф Соколов хлопнул ручищей по широкой спине кучера: — Гони!

Мимо замелькали портерные, нарядные витрины магазинов с богатыми товарами, кондитерские с намалеванными на металлических листах розовыми булками и пирогами, обувная мастерская с сапогом над входом, «Склад чая и кофе» фирмы Вагау и К°, парикмахерская с глядящими друг на друга роскошными бюстами длинноволосых дам, небывалым громадным животным с острой мордой и плавниками под надписью на широкой доске: «Живая рыба», мастерские портных с изображенными франтами с тростью и в котелках и многое другое, провинциально-восхитительное.

Сонька, в новой шелковой косынке и шерстяных красных чулках, млея от счастья, прижималась плечиком к красавцу графу, которого любила больше жизни. И не ведало девичье сердечко, что беда совсем рядом.

Тьма египетская

Соколов спросил:

— Говоришь, на похороны нынче много народу соберется?

— А как же! Хотя и грех девица Аглая приняла — руки на себя наложила, а все едино жаль. Девушка — что пичужка глупая, так и норовит по доверчивости в любовный силок попасть, а мужчины тем и пользуются, тенеты расставляют, судьбы женские рушат. Эх, где б пташка бедная ни летала, а к ястребу в когти попала.

— Стало быть, ястребы — это мы, мужчины?

— Самые натуральные хищники, до женского существа охочие. Только мы про семью и детишек мечтаем, а вам — одно развлечение натуры. Вот и довели Аглаюшку до гробового исхода. Даже юродивый Андрюшенька скорбит по ней, обещал хоронить прийти.

— Что за фигура?

— Неужто не слыхали? — Сонька от удивления выкатила глазищи. — Об нем сам государь ведает. А вы — «фигура»! Сказывают, он сын знатных родителей, евонный папаша генералом у самого Николая Павловича воевал. Орденов на груди — что икон в храме Божьем. И Андрюшенька по родительским стопам пошел, в гвардии на коне сидел. А потом в его мозгу переворот случился. Бросил он и дом, и гвардию с лошадью. Объявился Андрюшенька в наших местах, недалеко от Увека — ниже Саратова девять верст. Себе пещерку вырыл, кореньями питался, круглый год босым и с головой непокрытой терпел. Папаша посылал солдат, чтоб Андрюшеньку арестовать и домой приволочь. Только ничего не вышло, потому как Андрюшенька словно сквозь землю на тот момент провалился. Так папаша его проклял и наследства лишил.

— Чем же просиял Андрюшенька?

— И будущее прорицает, и от болезней исцеляет, и совет полезный подает — все при нем. Подношения отвергает, только хлеб принимает. А уж ласковый со всеми — как отец родной! Народ к Андрюшеньке прет и зимой и летом. А тут, сказывают, подхватился: «Пойду хоронить Аглаю, неправедного обличать!» А ведь он про эту Аглаю и слыхом не слыхал, а внутренним зрением ее смертушку прозрел, — сладко вздохнула. — А я как замуж выйду, детишек нарожаю полный дом! — Сонькино миловидное лицо расплылось в белозубой улыбке. Вдруг локтем толкнула Соколова: — Глядите, Аполлинарий Николаевич, гроб на черном катафалке везут. А наро-одищу — тьма египетская!

Юродивый

Похоронная толпа всегда состояла из людей трех категорий. Самые важные и необходимые — наследники капитала покойного, просто родственники и свояки. Другая часть — весьма значительная — профессиональные нищие, имеющие на сем печальном торжестве свою маленькую радость — милостыню и подачки пропитанием. И третья — любопытные.

На сей раз хоронили бедную сироту, у которой не было ни капиталов в завещании, ни даже родственников. Последних представлял простонародной наружности здоровенный мужчина в двубортном длинном плаще, с волосами, зачесанными на лоб. Это и был фабрикант химического производства Сергей Александрович Барсуков, в доме которого произошло несчастье.

Нищих было много, ибо, как прошел слух, после похорон для всех обещали раздачу мелких денег да пироги и кисель. И хотя Сергей Александрович был необыкновенно скареден, но все поверили этой вести, как наш народ верит всяким небылицам, если они обещают что-нибудь приятное.

Но теперь необыкновенно много приперлось любопытных, составивших такую процессию, что городовые вынуждены были заворачивать на соседние улицы ломовых извозчиков и лихачей.

Соколов пробился поближе к юродивому. На нем было изношенное барское легкое пальто, большие руки держали посох, босые ноги месили осеннюю грязь. Возраста он был самого неопределенного — то ли сорок, то ли семьдесят. Сыщика поразило лицо Андрюшеньки — породистое, с тяжелыми, чуть прикрытыми веками, полное глубокого смирения и вместе с тем величественное. Юродивый заметил Соколова, задержал на графе умный, пронзительный взгляд.

Поцелуй

Соколов с Сонькой пристроились к процессии. Тут продолжался начатый, видать, уже давно разговор.

Старик с худым бритым лицом, все время покашливая и сутулясь, сказал с застенчивой полуулыбкой:

— Слух есть, что сам хозяин, кхе, кхе, Барсуков-фабрикант, к девице под юбку заглядывал. То-то переживает...

Его весело оборвала красавица лет тридцати, с полным, круглым и очень чистым лицом, на котором живо горели черные глаза:

— Под юбку, говоришь? Куда ему, Барсукову. Бодрится так только, хоть и богат, а не под кадрель он ей! Что за ухажер! Мне такого и бесплатно не хочется.

Маленькая, высохшая старуха с безумно вытаращенными глазами вдруг стала выкрикивать, потрясая клюкой:

— Против воли Божьей пошла самоубитая! Сочеталась со дьяволом — первоначальником греха всякого!

Толстая коротконогая баба, повязанная крест-накрест темным платком, согласно поддакнула:

— Лярва двуногая! Теперь ей за оградой яма вырыта, и панихиды не будет, и записку за ее подавать невозможно.

Сонька вздохнула, перекрестилась:

— Зря, милые, над гробом лаетесь! Велик грех, да Господь и падших завещал любить и жалеть. Долго ли нас, женский пол, охмурить, в любовные тенета завлечь?

Крошечная старуха аж руками замахала:

— Да ты, девка, и сама небось под кустом возлечь рада? Тьфу, окаянство противное!

Набросились на Соньку и другие бабки, да вдруг произошло необычное. Андрюшенька величественным движением руки раздвинул свиту, подошел к Соньке, перекрестил ее и поцеловал в макушку. Громко произнес:

— Господу потребна не жертва, но любовь! — и по его щеке пробежала слеза.

Народ истово закрестился, зашептал:

— Истинно не жертва!

Язык французский

В этот момент процессия уперлась в закрытые кладбищенские ворота. Произошло некоторое замешательство. Народец словно забыл, что прах сироты на кладбище не пустят, и самочинно пытался открыть ворота. Появился смотритель в высоких сапогах, перемазанных глинистой землей, и в безрукавной тужурке в полоску. Протянул руку:

— Могилка для самоубийцы во-он возле оврага, прям у нашей ограды. Извозчик, свою катафалку туда направляй.

Извозчик было дернул вожжи. Зашоренные лошадки, покорно опустив головы, толкнулись вперед по косогору.

Вдруг Андрюшенька воздел вверх костыль, властно крикнул:

— Не ходи! В овраге драчие и крапива произрастают, а деве непорочной близ алтаря место.

Народец словно враз выдохнул:

— «Непорочная», говорит... Как же так?

Андрюшенька пробился вперед, замахнулся костылем на смотрителя:

— А я говорю: рой яму возле церкви... Мученица!

Народ дружно загалдел:

— Делай, хоронилщик, как Андрюшенька указал!

Смотритель растерянно молчал, отступил за кладбищенскую калитку.