Железная хватка графа Соколова

Это был портье гостиницы «Европа» Егор. Тщательно прикрыв за собой дверь, Егор вежливо оскалил свои сплошные белые зубы:

— Ваше превосходительство, прибыл, как вы приказывали, по случаю доклада. Нынче, в семь тридцать утра, можно сказать — спозаранку, я дежурил, а к нам пришел господин, норовил пройти к постояльцу Тищенко.

— А ты?

— Сказал, что постоялец Тищенко вчера собрал чемодан, расплатился и убыл в неопределенном направлении.

— Задержали?

— Никак нет-с! — Егор виновато посмотрел на сыщика. — Городовой, как на грех, по малой нужде отлучился, а я... что я один мог сделать? У этого, кто знает, может, в кармане револьвер заряжен.

— Как выглядел этот человек?

— Да никак не выглядел. В возрасте такой, годков сорок ему будет. Правая рука у него завязанная, вот тут, возле большого пальца. Как одет? — Егор неопределенно пожал плечами. — Осенний ватерпруф на нем, черный, куда ниже колен.

Соколов достал портмоне, вынул три рубля.

— Вот, Егор, держи! Если еще кто будет спрашивать Тищенко, надо обязательно в участок доставить. И тут же меня предупредите.

Егор низко поклонился, отчего его соломенного цвета волосы, подстриженные в скобку, провисли:

— Завсегда счастлив усердствовать, ваше превосходительство!

Встреча

Когда коляска пересекала Камышинскую улицу, Соколова окликнул девичий голос:

— Аполлинарий Николаевич, какое удовольствие чувств, вас встретила!

К сыщику подбежала одетая со всем кокетством в бархатную ротонду с небольшим стоячим из беличьего меха воротничком Сонька. Щеки ее от волнения горели румянцем, плутоватые изумрудные глаза искрились. Под одеждой угадывалось крепкое, налитое силой и бушевавшее плотскими желаниями тело. Соколов невольно ею залюбовался.

— Куда, красота, путь держишь?

Извозчик загораживал полдороги, но терпеливо сдерживал лошадей. Сонька положила маленькую красноватую кисть на опущенный верх коляски, вдруг печальным голосом проговорила:

— Нынче, Аполлинарий Николаевич, хоронят несчастную девушку, что в услужении у фабриканта Барсукова была. Всего-то шестнадцать годков ей, а уже — в гробу. Сиротинушку, знамо, каждый обидеть может. Вот от страстной любви и наложила на себя руки. Сраму не перенесла, что ее девства племянник Барсукова лишил.

— Но ты, Сонька, молодец, из-за такого «пустяка» не долго переживала. В обморок не падала.

Сонька заговорщицки состроила глазки:

— Так у меня кавалер замечательный, что для него ничего не жалко. Ну, бывайте, Аполлинарий Николаевич, я побегу. Барсукова дом тут недалеко, возле Глебова оврага.

Соколов малость подумал, решился:

— Садись в коляску! Я тебя сразу на кладбище отвезу. Только на почту заглянем.

Сонька, разомлев от счастья, подхватила подол и ловко юркнула в коляску.

Телеграфист

Соколов залюбовался изящными формами Троицкого собора, который дал название площади — Соборная, с удовольствием поглядел на стайку мальчишек, вылетевших из дверей 2-й гимназии, увидал несколько скучных, в черном, фигурок семинаристов возле общежития.

Коляска остановилась у почтово-телеграфной конторы. Соколов бывал здесь часто — отправлял депеши своей супруге Мари. Но впервые, толкнув дверь, оказался в служебных помещениях.

Начальник конторы оказался человеком лет сорока, с закрученными вверх усиками, глуповатым выражением широко расставленных глаз, в щегольском чесучовом пиджаке.

Соколов представился, объяснил суть дела. Телеграфист молча слушал, не переспрашивая, не задавая вопросов и всем своим видом показывая, что не собирается выполнять приказаний постороннего начальства.

Соколова это молчаливое противодействие начинало бесить. Но он сдержал себя, вежливо спросил:

— Все уяснили? Вы, сударь, должны задерживать любую корреспонденцию в Москву на имя Степана Мурзаева. Письма не перлюстрировать, но, как и телеграммы, — не отправлять до моего разрешения. Вот номер моего телефона в гостинице «Метрополь».

Телеграфист сидел, словно онемевший.

Соколов ручищей приподнял за подбородок его голову, страшным взором заглянул в лицо:

— Ты, любезный, оглох? А то я тебе быстро слух восстановлю! — и поднес к носу громадный, едва не с арбуз, кулачище.

Губы у телеграфиста задрожали, он часто заморгал. Тихим, испуганным голосом промямлил:

— А коли господин полковник Дьяков узнает? Ведь он меня за Можай загонит. Он мне один начальник.

А касательно вас мне ничего не известно. Я доложить должен...

Соколов задохнулся от бешенства:

— Ни Дьяков, ни губернатор Татищев вместе с архангелом Михаилом не должны знать о моем приказе. Бери, несчастный, перо, царапай.

Телеграфист еще раз глубоко вздохнул, покорно вынул из пачки листок бумаги, долил из заляпанной бутылки в чернильницу.

— Пиши: «Расписка. Перед лицом Бога и Государя нашего Императора Николая Александровича торжественно обещаю хранить в строжайшей тайне...» Да не трясись ты, как пьяница перед порожней чаркой, вон кляксу посадил. Откуда ты, братец, взялся такой бестолковый? Царапай дальше: «...в строжайшей тайне секрет, сообщенный мне полковником Соколовым. Ежели кому вольно или невольно сообщу тайну, то предупрежден: в таковом случае меня ожидает ссылка в места самые отдаленные, страшные и лишение всех прав состояния». И подпись тут поставь. Дай-ка твой указательный палец, прижмем его крепче к подушечке для штемпелей. А теперь откатаем его, отпечаток. Видишь? Не отвертишься. Слыхал — пост Корсаковский? Это на юге... Сахалина. Скверное место.

Последний акт — снятие отпечатков — вконец убедил телеграфиста, что перед ним настоящий и очень грозный начальник, которому следует подчиняться. Он заискивающе улыбнулся:

— Господин полковник, как раз нынче, едва я контору открыл в восемь утра, пришел господин в длинном непромокаемом пальто, и пальчики у него, вот тут, перевязаны. Он сдал телеграмму. И как раз тому, про которого вы выражались, — Мурзаеву.

— Пальчики?! Где телеграмма?

— Тогда же ушла! Но у меня, как положено, бланк обязан три месяца храниться. Показать? Вот, извольте видеть...

Соколов прочитал написанное крупным, размашистым почерком: «Тищенко исчез тчк Объект цел тчк Мое здоровье плохо тчк Надо срочно уезжать курорт тчк».В графе «Адрес отправителя» стояло: «Проездом».

Соколов сложил бланк, убрал в карман.

Через минуту он катил через весь город на северную окраину — к кладбищу.

Там ждало его сильное впечатление — не для слабонервных.

КАТАФАЛК