Железная Империя

Выстрелы и вопли привлекли внимание Софии, и она, словно в полусне, обернувшись к лестнице, увидела какие-то неповоротливо, медленно взбирающиеся к ним, наверх, черные тени, размахивающие сайберами. Мир замедлился, почти встал; даже сама София вдруг стала медленной-медленной, неповоротливой, ее пальцы, нащупывающие застежку плаща, были медленны, и лишь дерущаяся пара ситхов двигалась быстро, очень быстро, невероятно быстро и яростно.

Рванув плащ, София откинула его и одним мощным ударом Силы, который она успела выкинуть в самый последний момент — занесенный над нею гудящий луч лишь чуть мазнул воздух над ее головой, — вышибла защитников академии с лестницы, раскидав их как кегли. Вертясь волчком, отбивая выстрелы, она вдруг догнала дерущихся, и медленный мир вдруг выпустил ее из своих вязких объятий.

Вот зачем он ее с собой взял.

Впрочем, он говорил об этом с самого начала.

"Если вы будете прикрывать мне спину, вдруг вы захотите умереть?"

Мужчины, все больше отдаляясь от лестницы, рубились страшно и яростно, разгоняя яростно гудящий воздух мельканием алых и черно-фиолетовых одежд.

Разумеется, он не подпустил бы ее к Повелителю Ужаса и не позволил бы с ним драться. Это блюдо он берег для себя, им он хотел насытить жажду своей мести,

Но устранять помехи и никому не позволять к себе приближаться, покуда он проверяет, а так ли крепки кости у Повелителей Ужаса — это запросто.

И она с удвоенным пылом налетела на ассасинов, спешащих на помощь к своему Повелителю в золотом шлеме, скрывающем его лицо.

Золотолиций был силен; он дрался так, словно прошел обучение у хорошего, самого лучшего учителя; словно он уже однажды выдерживал самые тяжелые удары в галактике, какие только можно нанести, и вышел из этой схватки победителем. Дрался яростно и страшно, безмолвно, так, словно ничто не сковывало его движений, словно не было недавнего ранения, сбившего его с ног, хотя под его одеждой обострившееся обоняние Инквизитора ощущало открывшуюся и кровоточащую рану, напитывающую грубые одежды утекающей жизнью.

Это ранение, эта боль и запах крови, казалось, только придавали ему сил, разжигали ненависть и ярость, и он усиливал натиск с каждым вздохом, с каждым ударом пульса, с каждым болевым ощущением, мчащимся по нервам в мозг.

Удары Фреса были сильны и быстры, но и за мельканием инквизиторского сайбера Повелитель Ужаса тоже поспевал, хотя эта скорость, вероятно, давалось ему с трудом. Противники были примерно равны, но кое-какое преимущество у Инквизитора все же было: его опыт.

Тот, кто теперь красиво и грациозно присаживался изредка на императорский трон, изящно откидывая алый шелковый шлейф, был все же удачливым наемным убийцей еще совсем недавно, и руки, теперь затянутые в алые высокие шелковые манжеты, еще недавно носили грубые перчатки и слишком хорошо помнили, как это — убивать много, очень много…

И среди противников Лорда Фреса слабых и ничтожных не было…

Эта незамысловатая формула легко легла в разум, прячущийся за золотой маской.

Силой Инквизитора было не одолеть; слишком умел, слишком привычен к бою и слишком одержим идеей мести.

Пожалуй, последнее обстоятельство было даже основным. Лорд Фрес так жадно жаждал смерти Повелителя, что тот своими неживыми черными провалами-глазами на золотом лице рассмотрел какую-то тонкую, но прочную связь между Инквизитором и Лорой Фетт.

Себе дороже связываться с тем, кто тридцать лет оставался невредим, выполняя самые страшные и трудные императорские приказы, и Повелитель Ужаса решил отступить.

Возможно, он просто не хотел драться.

Возможно, у него не было на это времени.

Или, скорее всего, это были просто не те люди, которых он хотел повстречать здесь, не те, на которых он пожелал бы израсходовать свою силу, свою страсть, свою жизнь.

Он глубоко и шумно вздохнул, впервые издав какой-то живой звук за весь поединок, выказав, что под темной броней и непроницаемым золотым лицом прячется живой человек, и на террасу опустился ужас, густой, всепоглощающий и живой, настолько могучий, жгучий, сдирающий с щек кожу, что Инквизитор оступился, прервав свою короткую страшную атаку, и отскочил в сторону, словно наткнувшись на непробиваемую стену, и замер, сверкая глазами, полными страха, а Леди София упала на колени, уронив сайбер и зажав голов руками, крича и не слыша своего голоса.

И черное море ассасинов схлынуло, и люди бежали прочь — черные фигуры вперемежку с белыми, — поглощенные, уничтоженные этим жутким, тоскливым, безысходным страхом, который пронизал, казалось, все…

Софии казалось, что время вдруг повернулось вспять. Что Сила ушла, утекла сквозь пальцы и оставила ее один на один с жестоким миром и за спиной ее слышится тяжелое дыхание Дарта Акса.

"Он мертв, он умер!" — в панике повторяла София, трясясь от животного ужаса, с которым совладать была не в силах, пытаясь обуздать эмоции доводами разума, но это не помогало.

Эти шаги она узнала бы из тысячи, этот силуэт, словно затянутый в хитиновый страшный костюм, и взгляд.

Дарт Акс, восстав из ее воспоминаний, из ее кошмарных снов, из ушедшего навсегда прошлого, надвигался на нее, и адская усмешка на его красных, искривленных нервным тиком губах не предвещала ничего, кроме унижения, боли, и безумия.

— Нет, не касайся меня! — взвыла София, подскочив и отступив, оставив лежать сайбер на полу. В этот момент она была не ситх-леди, и не имперским советом, и не одна из Триумвирата. Это была испуганная девчонка, которой показали целый набор тошнотворных инструментов, которые сейчас разорвут и растерзают на куски ее живое тело.

Неотвратимость и обреченность.

Вот что дарил Пробус, этот молчаливый Повелитель Ужаса, своим жертвам.

Все самое страшное, говорили его пустые глаза, все самое ужасное, о чем ты и подумать боишься, свершится с тобой все равно…

Незаметно, неотвратимо, бесшумно он приблизился к Леди Софии, держась подальше от Инквизитора, чей ужас мог продиктовать ему напасть на любого, кто подойдет чересчур близко, и его черная рука, затянутая в чешуйчатую перчатку, казалось, обласкала ее искаженное тошнотворным ужасом лицо с выкатившимися глазами.

Пальцы медленно двигались в воздухе в паре сантиметров от ее подрагивающего лба, и пустые глаза безразлично смотрели в ее глаза — слепые от переживаемого кошмара.

— Ты все еще боишься его, — прошептал он глухо. — Все еще помнишь и боишься…

— Не тронь ее, падаль, — зашипел Фрес, по бледному лицу которого градом катился холодный липкий пот, и который переживал какое-то свое видение, тошнотворное настолько, что ситх припал на одно колено, словно жесточайшая боль терзала его тело, и дрожал мелкой дрожью при каждой попытке подняться, словно с него заживо спустили кожу. Его рука настырно удерживала сайбер, алые лучи которого все еще воинственно смотрели в разные стороны, и, кажется, ситх уговаривал себя, что его наваждение, его потери, его боль и кровавые картинки, рисующиеся в мозгу — это всего лишь бред, видения, вызванные воздействием Пробуса. — Не смей касаться ее, падаль! Сопротивляйся ему, Ирис!

Перед глазами Софии вставали образы прошедших дней; жуткий бой Вейдера с Аксом и ее предстоящий выбор — влить ли себе Силу, или же бежать…

И если влить, то придется драться; встать с сайбером против одного из ситхов, против которых у нее ни малейшего шанса.

А если не влить… что ж, шансов еще меньше.

Тогда ее ждет смерть.

Тошнотворная, больная и долгая, целая вечность смерти и боли, такой боли, словно тебя неторопливо пережевывают и перемалывают каждую твою косточку, такой боли, которую она прочувствует каждым своим угасающим нервным окончанием…