Железная Империя

Его горячая плоть коснулась ее там, где давно никто не прикасался, раздвигая нежные складочки, и она вздрогнула и непроизвольно сжалась, спрятав лицо на его груди.

Можно было бы войти одним толчком в ее узкое, сжавшееся лоно, причинив боль. Пожалуй, после этого первого сопротивления она ярче чувствовала бы последующие его ласки; но панический ужас накрыл ее с головой, он был силен настолько, что Инквизитор чувствовал его практически физически, не прикасаясь Силой к ее мыслям.

Силой можно было бы легко расслабить женщину, заставить ее забыть свой страх, вселив в нее легкую эйфорию, но он принял условия ее игры, пожалуй, с чересчур горячим азартом, и отступать от них был не намерен.

— Расслабь бедра, — прошептал он, чуть поглаживая напряженную ножку женщины, обнимающую его. Мышцы на ее ноге дрогнули, но это помогло мало. Жесткое колечко на входе ее лона не желало пускать его. Словно лишившись этих вкрадчивых блаженных прикосновений Силы, она так же потеряла и то сладостное опьянение, то невыносимое желание, которое сжигало ее изнутри, оно словно рассеялось, уступая место лишь суровой реальности.

Сухой мох неожиданно больно впивался в поясницу, а тело Инквизитора вновь казалось тяжелым.

Чуть приподнявшись на локте, он просунул руку между их телами и погладил чувствительную точечку между разведенных ножек Софии.

От этой откровенной ласки женщина вздрогнула и сжалась еще сильнее, а он, скользнув пальцами по ее раскрытому лону, снова вернулся к этому чувствительному бугорку и, зажав его пальцами, стал осторожно гладить, снова склонившись к подрагивающей шее женщины.

Чувствительная ласка заставила Софию извиваться и дрожать под его рукой, она даже попыталась вывернуться, закрыться, но он лишь сильнее надавил, удерживая ее тело соединенным со своим, и его пальцы все равно продолжали свою жестокую игру, заставляя ее живот и бедра дрожать мелкой тонкой дрожью, а дыхание разбиваться на быстрые хриплые вдохи.

Стоны женщины стали громкими и умоляющими, ее руки цапали, хватали его спину, и он почувствовал, какой она стала влажной, горячей.

Казалось, что ощущения ее стали невыносимыми, граничащими с мучением, она уже вскрикивала от его настойчивых прикосновений. Его пальцы внезапно отдернулись, оборвав эту острую сладкую пытку, и тело женщины, до того изгибающееся под ним дугой, внезапно опало, мгновенно расслабилось, лишившись этого острого раздражителя.

И Фрес тотчас вошел в ее расслабленное тело, одним коварным сильным движением, выбив из ее губ шумный вздох.

София вскрикнула, широко раскрыв глаза, в которых плавал страх, ощущая это проникновение, наполняющее ее тело забытым чувством удовлетворения, и ее ногти в который раз оставили красные следы на его коже.

— Я уже в тебе, — шепнул он, медленно накрывая ее всем телом, зарываясь лицом ее волосы, стирая поцелуями ее затихающие страх и дрожь. — В тебе…

Страх отступил внезапно, словно оттесненный этим властным проникновением; осталось лишь чувство сладкой заполненности и обжигающий жар желания, который с новой силой разгорелся в груди Софии.

Он чуть приподнялся над нею, заглядывая в ее глаза, желая рассмотреть в них подсказку, но она закрыла их, словно желая скрыть свои истинные чувства, желая привыкнуть, распробовать это сладостное, почти забытое ощущение абсолютной заполненности; при первом же его движении, при первом же толчке в ее узкой бархатной трепещущей глубине она прикусила губу, и он, склонившись, чуть коснулся губами ее уст, словно спрашивая ее согласия или одобрения.

Это было так странно…

Инквизитор обычно был сосредоточен на своих ощущениях, удовольствие его любовниц было словно побочной ветвью его собственного, естественной закономерностью того, что он брал то, что хотел, и делал то, что нравилось ему. Сейчас же он вынужден был прислушиваться к ощущениям другого человека, будучи почти лишенным Силы, довольствоваться одним лишь языком тела, его тихим, едва слышным шепотом.

И он хотел это слышать; он хотел разобраться в подсказках.

Он хотел не только эту женщину; он хотел попробовать ее неги, ее наслаждения, ее любовного беспамятства, хотел, чтобы при воспоминании о нем или при случайном взгляде в зале заседаний она краснела и прятала взгляд от него.

"Только ты и я; только двое; без Силы.

Я сделаю тебе хорошо, моя девочка.

Я еще помню, как это — заниматься любовью…"

Его рука скользнула по ее мягкому телу, и пальцы чуть сжались на бедре, приподнимая его и делая женщину более открытой для проникновений. Он хотел ее всю. Без остатка.

Осторожно, вкрадчиво, медленно, входя в нее глубоко, до самого бархатного чувствительного донышка, он мягко и гибко двигался над расслабленным, податливым телом Софии, нежно толкаясь в ее лоно, словно боясь вспугнуть; он прижимался к ней все теснее и теснее, ласково прикасаясь животом к ее животику, вжимался в ее раскрытые бедра, просунув руку под ее мягкую круглую попочку.

Его неторопливые, какие-то бережные движения были осторожны, словно на периферии сознания все еще маячила мысль о том, что в любой момент это хрупкое нежное прикосновение может быть разрушено — к ней снова вернуться ее страхи, и она оттолкнет его, забьется в истерике, и все кончится криком и яростной дракой…

А ему этого не хотелось бы.

Странные ощущения — слишком тонкие, слишком невесомые, — внезапно понравились ему, как и тот короткий нечаянный поцелуй в лабораториях, приятно кольнувший его самолюбие. Прерывистое дыхание обласканной женщины с каждым толчком в ее тело становилось все громче, то и дело сбивалось на стоны, и ее искреннее наслаждение приятно щекотало нервы и заставляло шуметь кровь в висках, когда возбуждение накатывало с новой силой и приятной судорогой сводило живот.

Склонившись к запрокинутому лицу Софии, целуя ее раскрытые губы, дыша ее горячим дыханием, ощущая несмелые касания в ответ, он толкнулся сильнее, смелее, вжавшись в ее мягкое тело, и еще, и еще, быстрее, глубже, почти на грани боли, погружаясь в так долго сдерживаемую страсть, и удовольствие от страстного свидания не заставило себя долго ждать. Оно накатило вдруг, обняв его тело, и стремительно понесло его ввысь, к приближающемуся удовлетворению, подстегиваемое ее ласками, ее криками, руками, то царапающими его спину в кровь, то ласковыми ладонями сглаживающими боль.

Он, забывшись, целовал и кусал ее плечи, шею и грудь, зарываясь руками в ее волосы, властно запрокидывая голову назад, находил ее подрагивающие губы, и снова осторожно припадал к ним, замедляя этот безумный, безжалостный ритм, чуть приостанавливая свою яростную атаку, и ответом ему был ее голос, рассыпавшийся на хриплые нетерпеливые стоны, глубокие гортанные крики, частое горячее дыхание. Ее горячая атласная кожа стала влажной, ее ногти впивались в его спину и безжалостно чертили на ней красные полосы, и женщина, извиваясь, стала прижиматься к нему все сильнее, словно стараясь вобрать его в себя еще больше, еще полнее, до пресыщения, его страсть словно передалась ей.

Он вызвал ее, разбудил, растрепал, заставив вылиться багровым вином из сердца, прорезаться алыми лепестками мака.

Кажется, в какой-то момент, совсем забывшись, София особенно остро провела ногтями по спине Инквизитора, ничуть не щадя, царапая до крови, так словно это была не живая гладкая кожа, а прохладная обивка бархатного дивана в его покоях.

Того самого, на котором до сих пор хранились следы той ночи — отметины ее острых ноготков, следы безумного, пьянящего удовольствия.