Железная маска Шлиссельбурга

Чекин завыл, дернулся белым телом и обвис. Под ногами растекалась вонючая лужица, от него несло вонью испражнений, перемешанных с диким ужасом, который всегда испытывает человек, столкнувшийся с дыбой в темном подвале, на которую его и подвешивают.

— Порфирий Степанович, вполне достаточно, для первого раза, — Иван Антонович посмотрел на седого инвалида в потрепанном мундире. Профосы обязательно есть в каждом полку русской армии, причем с двумя помощниками, ибо должность унтер-офицерская. Вот только таковыми их никто не считает, обзывают порой не за спиной, а прямо в глаза прохвостами, а руку вообще никто не жмет. За паршивость рукопожатия почитают, вроде как в парашу ладонь свою окунуть. А все потому, что ремесло у них дюже поганое и постыдное — палаческое то занятие. Наказывают они провинившихся солдат, а в походе и офицеров, да дознание подсылов, сиречь шпионов вражеских ведут, кнутом из них правду вышибая, да к истине принуждая раскаленным железом разговор вести.

Вот такой умелец отыскался в Шлиссельбурге, годами старый, но богобоязненный — в церковь ходит и свечки ставит. Грехов, видимо, многовато накопилось, вот и отмаливал потихоньку.

Комендант на него сразу показал — прохвостов, если прямой работы нет, скажем так, по специальности, всегда на очистку солдатских нужников отправляют. Вроде как презрение, а на самом деле великая мысль в том заложена — если воинские чины профосов не любят, брезгуют и над ними издеваются и насмехаются, то у тех вообще лютая вражда к обидчикам нарастает, особенно после чистки сортиров. А потому сговориться ни с кем не смогут заранее, и наказание посему не смягчат ни за какие коврижки — драть кнутом и пытать будут на совесть.

— Завтра он уже в себя придет, государь. Жалок господин поручик, боли боится. Тело отъевшееся, в походах не страдал, не холодал и голодал — такие сразу правду говорят, страданий не хотят терпеть. Как огурчик завтра будет — сейчас служек своих кликну.

Старичок похромал к двери, открыл ее с невероятным скрипом. По нервам резануло диким воплем кота, которому «хозяйство» дверью прищемили. И громко выкрикнул:

— Прохор, поди сюда, сними болезного, отнеси в каземат и руки вправь. Водкой оботри все тело хорошенько, да в рот прими глоточек вина хлебного — оно полезно при наших болячках, да и камень здесь сырой вокруг, озеро сырость несет. Кхе-кхе…

Вошедший молодец с лицом конченного дебила и недюжинной силой, быстренько освободил Чекина, сграбастал его в могучие объятия и без малейшего усилия унес. За ним появился парень с голодным как у галчонка, и обликом праведника. Сложив ручки на животе, уставился в пол постным взглядом — Иван Антонович моментально понял, что от таких паршивцев, изображающих себя скромниками, жди самых больших гадостей, ибо они или тебя, или твоих врагов, тут все зависит от правильно выбранной стороны, живенько обеспечат.

В ответ профос показал рукою на безобразие, что в пыточном каземате творилось, повел рукою вокруг, сжав пальцы в кулак. Мальчонка только поклонился, и, не говоря слов, вышел.

— Хороший прохвост растет, государь, — тихонько прошептал профос. — Но вам служить будет верно, как пес. Я его в посаде долго выбирал — Прохор сразу нашелся, дурак дураком, но сильный, а этот пастушек тайком грамоту учил. Вот и приблизил его к себе. Комендант разрешил в обслугу для чистки «нужных чуланчиков» … кхе-кхе… мне помощников дать. Не старому же человеку их вычищать…

— Ты почему маслом петли не смазываешь, скрипят ведь, аж тошнота к горлу подступает?

— Так все двери здесь такие, государь — тут узников лет двадцать не было, а солдаты наотрез отказались зимовать. У них кордегардия есть. А двери скрипят во благо — сразу услышишь, как бы сильно не спал, когда сбежать из-под караула захотят.

«Редкостная и предусмотрительная сволочь! Вот такой мне и нужен. Пора его к делу пристраивать — судя по всему, не на том он месте. Видимо, проштрафился в Тайной канцелярии, вот и вылетел в полковые профосы, вроде как работа по специальности, вот только уровень намного ниже. Ничего, сейчас я с ним побеседую тихонько».

— Иди со мною, в мой бывший каземат пойдем…

Иван Антонович быстро покинул «секретный дом» и сделав десятка два шагов, оказался в Светличной башне (не от света название, а от «светлостей», что в ней находились до него в «каменном мешке»). Поднялся по площадке, караульный открыл дверь. Спустился вниз, знакомый запашок проник в ноздри, но неудовольствия не вызвал — наоборот, приступ ностальгический. Уселся в мягкое кресло, а старику показал на лавку.

— Теперь все без утайки мне расскажи, как на исповеди надлежит — как ты до такой жизни докатился?

— Я в Тайной розыскных дел канцелярии стал служить, еще при бабке вашей, грозной царице Анне Иоанновне, тогда ею управлял Андрей Иванович Ушаков. Разные дела, государь были, дело прошлое. Я хоть и невелика птица была, как раз в ваше правление коллежского секретаря классный чин получил, а тут оно враз…

— Понятное дело — меня с родителями в Холмогоры отправили, благодетеля твоего в отставку вышибли через два года, подсластив графским титулом, а тебя чина десятого класса лишив, за прегрешения явные или поклеп возведенный, вышибли со службы. Постращали карами немыслимыми, а как без куска хлеба — вот и подался ты профосы. Наступил ты кому-то Порфирий Семенович, на мозоль больную. Так что радуйся — будь нравы как во времена моей бабки, положили бы тебя на плаху, да отсекли головушку, которая много чего знала о сильных мира сего.

Иван Антонович с мысленной усмешкой смотрел на широко распахнутые глаза старого пройдохи, в которых сквозило удивление. Откуда ему было знать, что в будущем времени один историк дело по следствию как раз изучал, случайно в глаза попалось.

— Во многих знаниях — многие печали! Не зря о том в Библии так написано, как раз для такой деятельности предназначенной, господин титулярный советник Горезин. Нет больше профоса, да и не было никогда. Из цитадели о том ни словечка не вырвется, караул надежный, сам смотреть будешь за режимом секретности, как его все соблюдают.

Старик закивал головой — возможно термина такого он не знал, но суть его уловил сразу. Иван Антонович усмехнулся, посмотрел на горевшую свечу — охрана их зажигала их в кабинете постоянно, как только он приходил в цитадель. И сказал негромко:

— Но главное твое дело — при моем дворе быть глазами и ушами, я все должен знать, что происходит. Возраст у тебя не старческий, прикидываешься немощным — но о том тебя не корю, наоборот, похвалы достоин. Так что берешься за это дело?

— Да, государь, сколько лет ждал вашего возвращения! Верой и правдой служить буду, — новоиспеченный титулярный советник упал перед ним на колени и стал целовать руку…

Солнце зашло за горизонт, но небо было светлое — хотя период знаменитых «белых ночей» уже заканчивался. Иван Антонович вздохнул — всего шесть часов на свободе, а сколько уже сделано. Но еще больше предстоит совершить. Только сейчас он смог смотреть во все глаза, а до того прищуривался. Так и жить дальше придется — вечно борясь за собственную жизнь и существование. Он только в самом начале пути, ситуация не просто опасная, она смертью грозит, но и шансы на успех появились немалые. И с каждым днем их станет больше.