Железный лев

Он соглашался, потихоньку повышая градус пошлости в пересказе им адаптированных анекдотов из XX века и позднее. Заодно нащупывая настроения слушателей и, в первую очередь Анны Евграфовны, чтобы сбить ей излишний пыл. Но получалось плохо — с каждой новой байкой она становилась все более и более заинтересованной. Поэтому он решил пойти на крайние меры и напиться, чтобы «сбросить ее с хвоста», вместе с ее интересом. Женщины, как он знал, редко любят «мертвецки пьяных поросят» мужеского пола.

Не всерьез он, разумеется, «накидался».

Нет.

Просто сымитировать совершенно типичную выходку, которую подростки часто совершают по юности и глупости. Благо, что шампанского и пунша имелось в достатке и такой исход выглядел вполне реалистичным…

— Господа, дамы, я вынужден вас оставить. — наконец, произнес он заплетающимся языком и, не дожидаясь ответа, направился к себе, изрядно покачиваясь. Стараясь выглядеть словно пьяный в дрова… в стекло. Отчего задевал то одного человека, то другого. Но все реагировали по-доброму. Придерживали. Все, кроме поручика из числа поляков, что числился по казанскому гарнизону вот уже почти десять лет. Сюда их много перевели после восстания 1830–1831 годов. Да и потом. Стараясь держать в глубинке и под присмотром. Фактически в ссылке.

Так вот — этот поручик практически беззвучно процедил:

— Ruski pies[7].

И вместо того, чтобы придержать излишне резко оттолкнул Льва с нескрываемым раздражением на лице.

Так-то мелочь, но мужчина услышал эти слова.

Он ведь не всю жизнь ездил с проверками и инспекциями. Карьеру свою там, в прошлом, он начинал совсем с других дел. А потому старые-добрые силовые решения ему не казались чем-то излишним или чуждым.

Вот его и задело.

Да и для нового образа момент был подходящий.

Поэтому еще раз качнувшись и даже чуть отшатнувшись, Лев хорошо вложился всем корпусом и на подъеме прописал кулаком этому ценителю националистов и революционеров аккурат в подбородок. Отчего поручик, как стоял у окна, так в него и вышел, благо, что оно стояло приоткрытым для проветривания и подоконник оказался невысоким. Да и сам поручик не отличался массой тела — сухопарый был и невысокий.

Лев же, оглядел окружающих расфокусированным взглядом и с некоторой тревогой поинтересовался:

— Кто здесь?

А потом «случайно» уставился на сапоги, что торчали из окна.

Пару секунд помедлил.

Перекрестился. И поинтересовался:

— Тетушка милая, отчего у нас ноги чьи-то в окне торчат? Неужто кто гадать сел, и к нам черти полезли по своему обыкновению задом наперед?

После чего удалился в свою комнату, продолжая имитировать мертвецки пьяного юношу…

— Какой у тебя львенок растет, — хмыкнув, заметила Анна Евграфовна.

— Какой позор, — качала головой опекунша, словно ее не слыша.

— Эдмунд Владиславович в беспамятстве, — донеслось с улицы, куда уже вышли слуги проверить состояние бедолаги.

— Неужто совсем? — удивился Владимир Иванович.

— Самым натуральным образом.

— Ужас! Просто ужас! — продолжала причитать Юшкова.

— Ах, оставьте! — фыркнула Анна Евграфовна, — Он у вас очень милый мальчик. Не наговаривайте на него. Просто увлекся пуншем по неопытности.

— В гусары! Непременно в гусары! — воодушевленно воскликнул дядюшка под общие улыбки.

— О боже! — воскликнула его супруга. — Какие еще гусары?!

— За Эдмунда Владиславовича не переживайте, — заботливо произнес начальник гарнизона. — Я все видел. Лев увлекся по неопытности, и все с пониманием к этому отнеслись. Поручик же поступил некрасиво. А уж то, что он, опытный офицер вылетел в окно и сомлел всего от одной зуботычины — так и вообще позор. Будьте уверены — в самом скором времени переведу его куда-нибудь в самую глушь.

— А если он чудить начнет? — поинтересовался Владимир Иванович.

— Завтра же все его сослуживцы об этом полете будут судачить. — усмехнулся начальник гарнизона. — Сам попросится на перевод.

— Ох… как я вам благодарна.

— Не стоит душенька моя. Не стоит. Это я премного благодарен вашему племяннику. На Эдмунда Владиславовича мне давно жаловались. Умы людей смущал, но осторожно. Уличить его в этом было никак нельзя — да вы бы и не пригласили его иначе. А тут такая оказия… — произнес он и едва заметно поклонился Анне Евграфовне, внимательно на него смотревшей. Дескать, это ей он делает одолжение…

Меж тем прием продолжался. Лев же, своевременно отступивший, лежал в своей комнате и думал.

Ему решительно не хотелось под теплое крылышко Анны Евграфовны. Гордость не позволяла. Он и под опекой тетушки чувствовал себя отвратительно, а тут вообще какое-то позорище выходило.

Да, в аристократической среде редкий брак был по любви, и все с пониманием относились к подобной слабости. Поэтому такие «феи» и «волшебники» цвели и пахли непрестанно, и такие поступки никто и не осуждал, если они не переходили границу приличий.

Но беда заключалась в ином: мужчина бы себе такого просто не простил.

И не из-за того, что Анна Евграфовна была дурна собой. Никак нет. И в иной ситуации он, быть может, и первым полез к ней под юбку, но совсем на иных условиях. А сейчас требовалось срочно что-то предпринимать, быстро и сильно поднимая свой статус, чтобы выскочить из круговерти подобных игр.

Для чего требовались деньги.

Много денег.

Очень много денег, и не чьих-то, а своих. Ну и в ближайшие недели, а может и месяцы постараться уклонится от общения как с Анной Евграфовной, так и вот таких «подводов» со стороны тетушки…

[1] Штосс (банк, фараон и прочее) очень популярная карточная игра в высших слоях общества в XVIII-XIX веках. Играли двое. Воспевалась Пушкиным, Лермонтовым, Толстым и прочими. Не требовала никакого мастерства, лишь удачу. Играя «по большой», можно было за один вечер спустить огромное состояние.

[2] Пелагея Ильиничная Юшкова (1801–1875), урожденная Толстая, сестра отца Льва Николаевича. В 1841 году после смерти своей сестры Александрой Остен-Сакен, стала опекуншей детей брата.

[3] Салон в реалиях XIX века был чем-то клуба по интересам с собранием на чьей-то частной территории, как правило, в особняке или квартире. Обычно салоны собирались вокруг яркой и популярной личности. В некоторые из столичных салонов захаживали даже императоры.